Прибрежный пират. Эмансипированные и глубокомысленные - [36]

В следующем году сумма обоюдных интересов и взаимной ответственности вкупе со случайными вспышками воспоминаний снова сблизили мужа и жену, но после скорее патетического, чем истинного, наплыва чувств Эвелин осознала, что лучшие времена для их семьи уже миновали. У них попросту больше не осталось ничего, что можно было бы разделить друг с другом. Эвелин могла бы стать и юностью, и любовью «за двоих», но Время Молчания медленно иссушило источники любви и нежности, а ее собственное желание испить из них угасло.

Она стала искать себе подруг, стала перечитывать давно забытые книги, начала вышивать и посвятила себя воспитанию своих детей, которым была предана всем сердцем. Она стала раздражаться по мелочам и теряла нить разговора, если вдруг замечала крошки на обеденном столе; так молодость теряла последние бастионы.

Ее тридцать пятый день рождения выдался особенно хлопотным, потому что прямо в тот же день они решили устроить вечеринку. Ближе к вечеру, стоя в спальне у окна, она обнаружила, что очень устала. Десять лет назад она бы просто легла и вздремнула, но сегодня ей казалось, что без ее присмотра все пойдет не так: внизу убирались горничные, безделушки, снятые со своих привычных мест, занимали весь пол; обязательно нужно было лично переговорить с бакалейщиком, кроме того, еще нужно было написать письмо Дональду, который, так как ему уже исполнилось четырнадцать, был впервые отправлен в школу-пансион.

Но все-таки она уже почти решилась прилечь отдохнуть, когда неожиданно услыхала внизу плач маленькой Джули. Она сжала губы; брови ее сдвинулись, она моргнула.

– Джули! – позвала она.

– А-а-а! – заунывно продолжала плакать Джули.

Затем снизу донесся голос второй горничной Хильды:

– Она порезалась, миссис Пайпер!

Эвелин поспешно схватила свою корзинку с вышивальными принадлежностями и рылась в ней до тех пор, пока не отыскала там рваный носовой платок. Затем она поспешила вниз. Через мгновение Джули уже ревела у нее на руках, а она искала рану, присутствие которой доказывалось небольшим пятном крови на платьице ребенка.

– Пальчик! – плакала Джули. – А-а-а, я ранена!

– Чаша стояла вон там, – извиняющимся тоном сказала Хильда. – Я ее поставила на пол, чтобы с буфета пыль протереть, а Джули захотелось поиграть с ней. Она и порезалась.

Эвелин мрачно нахмурилась и взглянула на Хильду. Решительно сжав Джули коленями, она порвала платок на узкие полоски.

– Ну давай посмотрим, дорогая!

Джули разжала кулачок, и Эвелин увидела ранку.

– Вот так!

Джули с подозрением рассматривала свой забинтованный палец. Она его согнула, затем разогнула. Девочка заулыбалась, в глазах ее появилось любопытство. Она засопела и снова согнула-разогнула палец.

– Ты прелесть! – воскликнула Эвелин и поцеловала ее. Но перед тем как покинуть комнату, она еще раз строго посмотрела на Хильду. Что за беспечность! Все нынешние слуги таковы. Эх, найти бы хорошую ирландку, но, кажется, все они уже перевелись, или какую-нибудь шведку…

В пять часов прибыл Гарольд и, поднявшись к ней в комнату, подозрительно веселым тоном пригрозил, что сейчас же поцелует ее тридцать пять раз в честь праздника. Но Эвелин не поддалась.

– Ты пьян, – коротко ответила она и продолжила, чуть смягчив фразу: – Ты же знаешь, я терпеть не могу этого запаха!

– Эви, – сказал он после паузы, усевшись на стул возле окна. – Я должен тебе кое о чем рассказать. Может быть, ты слышала, что в бизнесе есть определенные законы и они не зависят от наших желаний?

Она стояла у окна и расчесывала волосы, но при этих словах сразу же повернулась к нему:

– О чем ты говоришь? Раньше ты твердил, что в нашем городе хватит места еще целой дюжине оптовиков!

В ее голосе звучала тревога.

– Да, так оно и было, – выразительно произнес Гарольд. – Но этот Кларенс Эйхерн чертовски умен!

– Я удивилась, когда ты вдруг сказал, что пригласил его на ужин.

– Эви, – продолжил он, опять хлопнув себя по коленке. – С первого января «Компания Кларенса Эйхерна» станет «Компанией Эйхерн и Пайпер», а компания «Братья Пайперы» прекратит свое существование.

Эвелин вздрогнула. Его имя на втором месте звучало для нее враждебно, но Гарольд, казалось, ликовал.

– Я не понимаю, Гарольд!

– Что же тут поделать, Эви? Эйхерн заигрывал с Марксом. Если бы они соединились, я бы не выдержал. Они бы стали очень опасными конкурентами, а нам доставались бы самые невыгодные заказы, потому что риск связал бы нам руки. Это всего лишь слияние капиталов, Эви. «Эйхерн и Маркс» занялись бы тем же, чем теперь займутся «Эйхерн и Пайпер».

Он кашлянул и замолчал. Она почувствовала слабый запах виски.

– Если честно, Эви, я предполагаю, что здесь замешана жена Эйхерна. Амбициозная дамочка, скажу я тебе. Кажется, она узнала, что Марксы не слишком-то помогут ей попасть в общество.

– Она из глубинки?

– Я не сомневаюсь, хотя с ней не знаком. Имя Кларенса Эйхерна уже пять месяцев числится в списках кандидатов городского клуба – и до сих пор никакого движения!

Он пренебрежительно махнул рукой.

– Сегодня мы с Эйхерном обедали вместе и почти все обговорили, поэтому я и подумал, что будет весьма кстати пригласить его с женой к нам на ужин, ведь у нас сегодня будет всего девять человек, считая жен. Нам же все равно теперь придется с ними видеться, не говоря уже о бизнесе!