При странных обстоятельствах - [21]

— Дождались, — вслух сказал Малинии и полной грудью вдохнул жаркий, раскаленный воздух. На горизонте что то поблескивало, но еще так далеко что раскаты грома сюда не доносились.

Малинин вернулся к столу, несколько раз чиркнул пальцем, набирая знакомый номер:

— Валера? Скажи там по этажу — пусть окна поберегут. Гроза идет.

Туча уже навалилась на город, облегла его, стало гораздо темнее. Наступила тишина. Город словно застыл, не слышно было доносящихся сюда обычно уличных шумов, словно и там все оцепенело, прислушиваясь, напряженно ожидая. В тишине внезапно пахнуло зноем. И когда укатились его клубы, когда невмоготу уже было ждать — грянуло. Грохотом грома и ливня одновременно. Толстенные, свитые, как канаты, струи ударили по крышам, стенам, мостовым, смывая с них жар, делая их сразу тусклыми и темными, дымясь от соприкосновения с раскаленными камнями, шипя, струи и мгновенно возникшие ручьи били по липковатой пелене пота, по этой пленке многодневной жары, облепившей город. Через минуту бежали уже не ручьи — реки, а сверху все гремело и било, не ослабевая рокотало, поддавая ярости там, где, казалось, нечего уже добавить…

Малинин стоял у окна, крупные капли, отскакивая от жести подоконника, попадали в лицо Павлу Николаевичу, и он ловил с каким то непонятным ему облегчением эти мгновенные уколы. Наверху гремело и рокотало — уже не угрожающе, а сыто, удовлетворен но, и все лилось, лилось, словно в один час было разрешено и отпущено, полной мерой выдано все, что скопи лось за долгие дни жары…

Малинин сел в полупустой автобус — час “пик” уже кончился, а время вечернего отлива из города еще не начиналось, да и не начнется, наверное, сегодня — вряд ли кто-нибудь выберется с окраин в центр гулять после такого ливня… Прислонившись плечом к оконному стеклу, закрыв глаза, ехал Павел Николаевич домой, на свой “хутор”. Он наизусть знал все перекрестки, на которых притормаживал автобус. Это был его, Малинина, город, город всей его жизни. А к новому району, где уже два года жил он с семьей, привыкнуть Павел Николаевич никак не мог.

Старый центр Приморска от новых просторных его районов отделяло широкое полукольцо пригорода. Маленькие домики с огородами, длинные высокие заборы, скамеечки у ворот, непролазные весной и осенью улицы. То, что перестало быть деревней и все никак не могло стать городом…

Город стучался сюда настойчиво и терпеливо. Кое-где уже плыли среди приземистых домов ледоколы девятиэтажек, добегали сюда нарядные скоростные трамваи, загорались светофоры на перекрестках асфальта и грунтовки. Но пригород был цепким и вязким, он помнил свое: его не отменишь в один день, не снесешь а снесешь — так не обрадуешься. Ибо как вместить обитателей этих стареньких домов в новые и высоченные?.. А строительство все шло, уводя город от моря в степь. И что-то менялось в самом городе, накладывая новые отпечатки на лица его жителей.

Малинин помнил Приморск совсем иным еще двадцать лет назад. А что может знать о нем Кравец? Чумаков? И даже Коля Осецкий, хоть он коренной приморец?

Над родным городом Павла Николаевича, над его буднями, над старым центром и новыми окраинами, над строительными кранами и мачтами судов в тесноватом уже порту висел ореол легенд. Правда и вымысел, болтовня и знание смешались, образовав как бы кожуру плода — мягкую, но неподатливую.

Павел Николаевич подробно и явственно помнил свое детство, горячие пыльные камни. Тогда улицы и дворы были вымощены темными плитами вулканической лавы. Морское побережье было не желтым, как теперь, а зеленым и рыжим. Мягко плескались весла в густой и вязкой июльской воде, цокали по камням копыта меланхолических лошадей, цветы привялой акации плавали в солнечном настое, а над всем этим царило невыразимое наречие Приморска.

Автобус взревел, набирая скорость. Это означало, что он выбрался наконец на широкую трассу.

Эти районы Приморска были разительно не похожи на старый центр. Приморск поначалу сложили из светлого камня — ракушечника, который добывали тут же, под самим городом. Морские раковины, сдавленные за тысячелетия в плотный каменный слой, одели город в четкие кварталы ложноклассического стиля или купеческого ампира. Пустые и темные вы работки, оставшиеся под городом, стали кавернами — с ними тоже было связано немало историй: и славных, и страшных. Известность Приморска тоже спрессовалась за годы, сложилась в причудливый и не лишенный красоты фасад, в пышные квадраты, обрамленные зеленью. Но внизу оставались темные и глухие катакомбы.

Что может знать об этом Кравец? А ведь чувствует же что то, чувствует. Не потому ли он предполагает, что оба взлома совершили “любители”? Кравец, судя по всему видит Приморск с испугом, с преувеличенным характерным для новогорожанина ощущением опасности. Помнит небось и легенды о прославленных бандитах старого Приморска… Бандитов было много — это правда. А про мнимую их интеллигентность и склонность к философствованию потом сочинили литераторы Малинин из чистого любопытства посмотрел как то архивные дела. Примитивно, грязно, жестоко и жадно. Вот и все, чем могли похвастать некогда знаменитые “короли” и “графы” приморского бандитского дна. А держались долго, потому что сперва просто содержали полицию, а потом — слишком мало было сил у милиции, слишком мало опыта, слишком много других врагов, посерьезнее, похитрее, позлее. А когда дошли руки и до этого отребья — переловили всех за два года. И знаменитые налетчики “сыпали” друг друга как только могли, спасая собственную шкуру.