– Особенно скорости сбрасывать не надо, – тихо пояснил Струмилин, провалиться можем.
Он объяснял это неторопливо и так же действовал. Но эта неторопливость была кажущейся: на самом деле он был стремителен.
– Полный газ!
– Есть!
– Еще!
– Есть еще!
– Очень хорошо. Поднимайте ее, Пашенька…
– Есть, командир!
Когда Павел поднял самолет, Струмилин закурил и сказал:
– М-да… Все-таки не зря я никогда не верю явному благополучию – в чем бы то ни было. Не верю, и все тут…
Дальше шли в облаках. Сильно болтало, фиолетовая полоска все-таки принесла пургу. Струмилин был прав.
Аветисян подшучивал над Морозовым, который сидел у аптечки и прикладывал к синякам на лбу и на скуле свинцовую примочку. Дубровецкий спал на том месте, где в обычное время отдыхал Пьянков. Струмилин, то и дело оборачиваясь, поглядывал на Пьянкова. Тот, наконец, не выдержал и взмолился:
– Каюсь, Павел Иванович, каюсь! Беру свои слова назад! Да здравствуют журналисты и писатели!
– То-то, – рассмеялся Струмилин, – теперь я удовлетворен. Между прочим, хотите, в завершение я вам стихи прочту? Тихонова Николая Семеновича.
– "Сагу о журналисте"? – спросил Богачев.
– Умница, – сказал Струмилин, – умница, Паша. Кто еще эти стихи знает?
– Ждем стихов, – сказал Аветисян. Струмилин погасил папиросу, откашлялся и начал читать:
События зовут его голосом властным:
Трудись на всеобщее благо!
И вот человек переполнен огнем,
Блокноты, что латы, трепещут на нем
И здесь начинается сага.
Темнокостюмен, как редут,
Сосредоточен, как скелет,
Идет: ему коня ведут,
Но он берет мотоциклет
И здесь начинается сага.
Гарцуют селенья, селькор наилучший
Лежит над горбами оврага.
Он вводит убийцу в судебные тучи
И здесь начинается сага.
Как шествует житель, как падает бык,
Как ест муравья муравьед,
Как сам муравьед растворен в муравье
Решеткой сигнального флага,
Решеткою строк накрывать он привык
И здесь начинается сага.
Газеты, как сына, его берегут,
Семья его – все города,
В родне глазомер и отвага,
Он входит на праздник и в стены труда
И здесь начинается сага.
Но есть откровенных страстей хоровод,
Играющий скоростью лага,
И в этих морях, развивая полет,
Он женщин за жаркие плечи берет
И здесь начинается сага.
Он – искра и ветер и рыцарь машин,
Столетья кочующий друг,
Свободы охотничья фляга
Он падает где-нибудь в черной глуши,
Сыпняк или пуля, он падает вдруг
И здесь начинается сага.
На острове Морозова ждала радиограмма. Он прочитал ее, улыбнулся и сказал:
– Разрешили все-таки…
Он просил разрешить ему и Сарнову несколько дней посидеть на льду для того, чтобы всесторонне изучить работу ДАРМСов. Ему разрешили, предложив перелететь на станцию "Наука-9", где все океанологические работы подходили к концу. Морозов должен был провести на льдине, "принадлежащей" "Науке-9", неделю, а потом вместе с тамошними зимовщиками уйти на материк. Вывоз полярников на материк с "Науки-9"
возлагался на летчиков, работавших на "ИЛ-14".
– Расстаемся, Павел Иванович, – сказал Морозов, – спасибо вам.
– Ерунда.
– Мы очень здорово поставили эти два ДАРМСа.
– В следующем году еще поработаем, мне тоже очень приятно было с вами летать.
– Пойду попрощаюсь с вашими людьми.
– А я – с вашими. Вот вам и челночный полет, совсем как в сорок четвертом.
В ту же ночь экипаж Струмилина получил задание взять на острове груз и перевезти его на станцию "Северный полюс-8". Богачев этому очень обрадовался.
– Мне кажется, что на полюсе все должно быть иное, – сказал он Броку.
– На полюсе все так, как и здесь.
Струмилин рассердился:
– Нёма, если человек может удивляться и радоваться, ему надо завидовать. На полюсе все действительно не так. Там все иначе. Все. Не верь Нёме, Паша. Он старый полярник, ему ничто не в новость. Мне жаль его – он разучился удивляться.
– Пусть удивляются поэты, – усмехнулся Брок, – им это идет на пользу.
Струмилин сказал:
– Нёма, в вас умирает прекрасный критик. Поэтому именно вам сейчас придется пойти к Кассину и взять у него для зимовщиков штук шесть хороших фильмов.
Брок засмеялся и пошел к Кассину, начальнику здешней зимовки маленькому черному человеку, страдающему непонятным дефектом речи. Он начинал фразу громко, а заканчивал ее шепотом и невнятно.
Брок заглянул к нему в комнату и сказал:
– Мы идем на полюс, к ребятам. Дайте штук шесть фильмов, а мы вам что-нибудь привезем от них в обмен.
– Какие вы хот-ите заать?..
Последнее слово, сказанное шепотом, означало "забрать".
– Хорошие.
– У нас все-е хоошшее…
Здесь последнее слово означало "хорошие".
– Какие? – переспросил Брок, с трудом сдерживаясь, чтобы не рассмеяться.
– Хорошие! – прокричал Кассин. – Отличные советские фиимы…
Он смог выкрикнуть только первые три слова, а на слово "фильмы" у него уже не хватило пороху, и он пробормотал его невнятно и, как обычно, шепотом.
Брок выбрал шесть фильмов. Он выбрал "Чапаева", "Карнавальную ночь", три детектива и последний, только что переведенный на узкую пленку, "Римские каникулы". Брок знал, что Струмилину очень нравился фильм "Римские каникулы", и поэтому он захватил его. Броку казалось смешно, что Струмилину мог по-настоящему нравиться этот фильм.
– Неужели вы совершенно искренне любите эту картину, Павел Иванович? спросил однажды Брок.
