При дворе Тишайшего. Авантюристка - [3]

— Да, мы любим пить, но только свое, кавказское вино… А это, — он отхлебнул и поморщился, — не очень хорошее! И здесь пить неприятно — жарко, душно. Почему ты привел меня сюда, а не пошли мы в корчму?

— Мы и есть в корчме, только с заднего хода, — смеясь, ответила Дубнов.

— Почему— с заднего? — продолжал допытываться грузин.

— А потому самому, что в корчме в праздничный день ничего и нет— ведь корчма заперта. Нешто не знаешь царева указа? «В воскресный день и Господские праздники не работать никому; в субботу прекращать работу, как заблаговестят к вечерне». Ну, понял? Стало быть, корчма и закрыта, чтобы, значит, прислужники и хозяева не работали.

— А что же в праздники делать? — усмехнувшись, спросил грузин.

— «В воскресенье, Господские праздники и великих святых приходить в церковь и стоять смирно», — ответил Пров Степанович словами из царского указа. — И еще указано: «Скоморохов и ворожей в домы к себе не призывать, в первый день луны не смотреть ее, в гром на реках и озерах не купаться, с серебра не умываться, олова и воска не лить; зернью, картами, шахматами и лодыгами не играть; на браках песен бесовских не петь и никаких срамных слов не говорить; кулачных боев не делать». Смекаешь ли, молодец? — подмигнул он грузину. — А кто ежели не послушается, бить того батогами; «домры, сурны, гудки, гусли[1] и хари [2] искать и жечь». Во как! И указ этот должен знать каждый. А ты небось не знал?

— Не знал! — покачав головой, ответил грузин. — Да где же мне знать? Говорить по-русски я выучился легко, а читать по-писанному не умею. Грамота ваша совсем отличная от нашей.

— Если бы знал ты боярина, небось не затрогал бы? — сочувственно спросил Дубнов.

— Нет, все равно, я сказал бы, что хотел сказать, и на бой вышел бы.

— А батоги?..

— Меня бить батогами? — сверкнув взором и гордо закидывая голову, с усмешкой спросил грузин.

— А и тебя… ты что за птица такая?

— Кто же бы это смел меня бить?

— А по царскому указу, на Съезжем дворе.

— Меня? Князя родового?

— А что за важность? Не рушь, значит, царского указа. А рушишь— отведай царских батогов. Ничего, что ты князь. Вот батюшка-царь онамеднясь стольника своего, князя Григория Оболенского, в тюрьму послал за то, что у него в воскресный день люди и крестьяне работали черную работу да он, же, князь Григорий, скверные слова говорил…

— Так то — тюрьма, а не батоги! — возразил грузин.

— А кто же его знает, может, боярин-то и батогов отведал? — задумчиво проговорил Пров Степанович. — Да разве он выйдет на Красную площадь поведать народу, что, мол, его батогами били? Ни в жизнь! В себе скроет срамоту-то свою.

Грузин пожал плечами.

— Значит, и мой враг, вот этот самый ваш боярин, пойдет в тюрьму и батогов попробует? — злобно спросил он у Дубнова.

Тот протяжно свистнул, налил себе еще сбитня на блюдечко и стал тихонько подувать на горячее… Потом, торопливо сделав несколько глотков, он поставил блюдце на стол, рукавом кафтана вытер губы и, лукаво посмеиваясь своими голубыми глазами, весело спросил:

— Нешто, думаешь, князь жив остался? Я так думаю, что наш обидчик к вечеру Богу душу отдаст.

— Нет! — покачал головой грузин. — Я хочу с ним еще раз драться, а теперь я ему только показал, какова у меня рука и каков верный глаз. Я метил в шею повыше кости, туда и попал. Боярин ваш жив будет, и я ему еще покажу, как оскорблять грузина.

Он победоносно посмотрел на молодого стрельца, ожидая от него изъявления восторгов. Но румяное веселое лицо того вдруг потемнело, в глазах отразились смущение и страх. Он взъерошил свои курчавые русые волосы, густо вившиеся вокруг его высокого белого лба, и с искренним сожалением проговорил:

— Эх-ма!.. Маха ты дал, что не убил…

— Разве я— убийца? — гордо спросил грузин. — Ты говоришь, он князь? Большой боярин? А разве он поступил со мной по-княжески? Бросился на меня, не предуведомив о нападении! Так только поганые персы поступают, а честные люди на бой идут открыто, при всем народе, во всем вооружении, и спор свой решают равным оружием, а не тем, кто больше ростом да большей силой наделен от Бога. Что ж? И я ведь поступил не по правилам боя, да уж разобидел князь меня руганью да насмешкой, ну и не вытерпел, немножко проучил его… Но убивать?.. Нет, я — не убийца, друг мой.

— Ну, так теперь он меня убьет! — досадливо заметил стрелец, принимаясь снова за сбитень и безнадежно махнув рукой.

— Ну, это еще как Бог рассудит. Мы ведь с вами одному Богу молимся. Он нас и рассудит.

— Да, как же, держи карман шире, станет князь Черкасский Божьего суда дожидаться. Пырнет он тебя где либо в закоулке и в Москву-реку сволочит. Вот тебе и вся недолга.

— Так поступают только разбойники…

— Ну, уж я там не знаю, как кто поступает, а только тебя, молодец, мне очень жаль, да и себя чуточку… Не успокоится боярин Григорий Сенкулеевич, пока врагов своих не изведет злою смертью. А как тебя величать, как по отчеству звать, добрый молодец?

— Князь Леон, Вахтангов Джавахов! — ответил грузин с нескрываемой гордостью.

— Прозвище мудреное! Ну, князь Леон, совет тебе мой добрый: уезжай-ка ты восвояси, пока еще ноги носят. Ведь иначе князь Черкасский сживет тебя со света белого, размечет твои косточки по ветру буйному. Улепетывай-ка поскорей в свое царство, если такое есть где на земле!