Презумпция невиновности - [28]

Я благодарю Лу и направляюсь в морг. Здание, где он размещается, отчасти напоминает старую школу: полированные панели на стенах и потертые полы. По коридорам, перебрасываясь шутками, шныряют полицейские в темно-синих рубашках и черных галстуках. Среди них немало женщин. Люди моего поколения и социального положения не любят легавых. Раньше они не пропускали ни одного подростка, чтобы не дать ему затрещину и не обнюхать на предмет наркоты. Образованностью и хорошими манерами не блещут. Став прокурором, я держался от них подальше, да и потом, проработав с полицией много лет, мало с кем сблизился. Некоторые полицейские мне нравятся, но большинство – нет. Почти у всех два существенных недостатка: грубость и несдержанность. Слишком уж много грязи приходится им видеть каждый день.

Недели три назад мы с одним полицейским по имени Палуччи засиделись, угощая друг друга, в баре «У Джила». Пару раз он разбавил очередную порцию спиртного пивом и начал рассказывать о том, как утром нашел засунутое в пластиковый пакет человеческое сердце. Да, сердце с торчащими из него сосудами. Пакет валялся возле мусорного бака в каком-то тупичке. Он поднял его, посмотрел содержимое, положил в багажник и уехал. Потом заставил себя вернуться, поднял крышку бака. Больше никаких человеческих органов там не было.

– Так вот оно было. А пакет с сердцем я доставил в управление.

Это кошмар! Мы платим налоги, чтобы содержать психов. В пасмурный день легавый подозревает каждого прохожего. Ты скажешь ему: «Доброе утро!» – а он усматривает в приветствии преступный сговор. Такое вот оно, полицейское братство, взращенное в гуще народа, убежденное, что в каждом из нас сидит уголовник.

На лифте спускаюсь в подвальное помещение.

– Здравствуйте, доктор Кумачаи, – приветствую я судебно-медицинского эксперта. За стеной его кабинета столы из нержавеющей стали и тяжелый запах вскрытых полостей, слышится визг хирургической пилы. Стол завален бумагами и прессой, с краю – небольшой телевизор. Передают бейсбольный матч. Звук приглушен.

– Мистер Сабич, какая честь – к нам пожаловал заместитель окружного прокурора!

Кумачаи – странный во всех отношениях низкорослый японец с густыми бровями и маленькими усиками с выбритой посередине полоской, вертлявый непоседа, говорит, отчаянно жестикулируя. Хороший специалист, но человек недобрый. Такой может осыпать собеседника проклятиями и даже кинуть в него тяжелым предметом. Неизвестно, кто решил, что Кумачаи лучше всего проявит себя, работая с жмуриками. Я не могу представить его у постели больного. Какая бы мыслишка ни взбрела ему в голову, она непременно вырвется наружу. Временами кажется, что на земле великое множество таких, как он. Я не понимаю его. Для меня он загадка. Производит ли он вскрытие, смотрит ли телевизор, ухаживает ли за женщиной – трудно даже представить, что он при этом думает. Я точно знаю, что проиграю пари, пытаясь угадать, чем он занимался вечером в прошлую субботу.

– Я, собственно, пришел за вашим заключением. Вы сказали Липранцеру, что оно готово.

– Как же, как же, где-то здесь оно. Этот задрыга Липранцер хочет, чтобы ему немедленно все докладывали.

Чтобы найти заключение, Кумачаи начинает рыться в бумагах на столе.

– Похоже, вы недолго пробудете заместителем окружного. Похоже, Нико дель Ла-Гуарди Хоргана под зад коленом, а? – Кумачаи смотрит на меня и улыбается, как делает всегда, говоря собеседнику неприятные вещи.

– Поживем – увидим, – коротко говорю я, но потом решаю перейти в наступление. – Вы с Делягарди друзья-приятели, доктор?

– Нико – хороший человек, классный специалист. Вот сядет в кресло, тогда задаст жару всем этим адвокатам-защитникам. Ага, вот оно. – Он протянул мне бумаги и уткнулся в телевизор. – Гляньте на нашего Дейва Паркера. Немного порошочка в одну ноздрю – и какой мяч, какой мяч!

Мысль о связи Нико и Кумачаи не приходила мне в голову, а между тем она объяснима: прокурор, передающий в суд дела об убийствах, и полицейский патологоанатом. Они нужны друг другу.

Я спрашиваю Кумачаи, могу ли я присесть на несколько минут.

– Само собой. – Он отодвинул кипу газет и снова уткнулся в телевизор.

– Мы с Липранцером разрабатываем одну версию. Впрочем, это не версия, а пока что только идея. Каролина вела опасную жизнь. Может быть, у нее была рискованная связь, которая завершилась крупной ссорой. И когда ее возлюбленный понял, что она уже не дышит, он стукнул ее по голове, чтобы запутать следы. Как, по-вашему, это возможно?

– Ни черта подобного.

– Почему?

– Потому. Полицейские – тупицы. Из мухи делают слона и наоборот. Читайте мое заключение. Там все написано. Липранцер подгонял меня как бешеный, а теперь оно валяется, никому не нужное.

– Вы имеете в виду это заключение?

– Нет, другое – с результатами аутопсии. Кто-нибудь видел у нее ссадины на лодыжках, коленях или запястьях? Никто не видел. Дамочку угробили ударом в голову, а не задушили. Читайте выводы вскрытия.

– Да, но она была все-таки связана, и связана крепко. На фотографиях виден след от веревки на шее.

– Знаю, знаю. Когда ее привезли, она была вся перетянута. Преступник затягивал веревку все туже и туже. Должна была остаться глубокая ссадина, а у нее только чуть-чуть повреждена кожа.