Презрение Лорда [Проклятие Лорда, Проклятие лорда Фаула] - [23]

«Не имею права, — думал он. — Я не имею права так набрасываться на нее».

Протянув руки, Кавинант помог девушке встать. Он попытался даже улыбнуться, но его неподвижное лицо могло лишь состроить гримасу.

— Куда мы теперь пойдем?

Обида постепенно исчезла в ее взгляде.

— Вы странный, Томас Кавинант, — сказала она.

Криво усмехнувшись, он ответил:

— Я не знал, что это настолько плохо.

Мгновение они стояли, пристально глядя друг другу в глаза. Потом, к его удивлению, Лена вспыхнула и отняла свои руки. Когда она вновь заговорила, в ее голосе слышалось какое-то новое волнение.

— Мы пойдем в Подкаменье. Вы увидите мою мать и отца.

Она весело повернулась и побежала по долине.

В своем беге она была тоненькой, легкой и грациозной, и Кавинант смотрел на нее, погруженный в размышления о странных новых чувствах, просыпающихся в нем. У него появилось неожиданное ощущение, что эта Страна может с помощью каких-то чар помочь ему освободиться от собственной импотенции, обрести какое-то второе рождение, которое останется с ним даже после возвращения к нему сознания, после того, как Страна и все ее безумные события потускнеют и перейдут в небытие полузабытого сна. Такая надежда не подразумевала того, что Страна должна быть настоящей физической реальностью и независимой от его собственного сознания, бесконтрольных сновидений. Нет, проказа была неизлечимой болезнью, и если он не умер в случившемся с ним происшествии, то ему придется смириться с этим фактом. Но сон мог излечить другие несчастья. Мог. И Кавинант направился вслед за Леной, раскачиваясь на ходу и чувствуя прилив сил в венах.

Солнце уже опустилось достаточно низко, чтобы половина долины оказалась укрытой тенями. Кавинант увидел, что бегущая впереди Лена сделала ему знак рукой, и он ускорил шаг, с наслаждением чувствуя под ногами пружинящий мох. Ему казалось, что он каким-то образом вырос, стал выше, словно целебная глина сделала нечто большее, чем просто вылечила его порезы и царапины. Приближаясь к Лене, он вдруг рассмотрел то, чего не заметил раньше, — изящество ее ушек, обнажавшихся, когда порыв ветра взметал вверх волосы, нежную девичью грудь, тонкую талию и округлые бедра, вырисовывающиеся под тонкой тканью туники. Когда он смотрел на нее, покалывание в ладонях усилилось.

Девушка улыбнулась ему, потом продолжила идти вдоль ручья к выходу из долины. Они двигались друг за другом по извилистой тропе между отвесными стенами скал, вздымающихся на высоту сотен футов. Тропа была каменистой, и Кавинанту приходилось все время смотреть себе под ноги, чтобы не споткнуться. Вызванное этим напряжение сделало путь довольно долгим, но уже через каких-то двести ярдов Кавинант и Лена вышли к расщелине, уходящей вверх и вправо от ручья. Они принялись карабкаться к этой расщелине, а потом вдоль нее. Вскоре дорога выровнялась, потом начала постепенно понижаться, и спуск оказался довольно длинным. При этом наклон был достаточным, чтобы Кавинант не мог видеть цели их путешествия.

Наконец расщелина повернула еще раз и закончилась, оставив Лену и Кавинанта на склоне горы высоко над речной долиной. Они стояли лицом прямо на запад, глядя на заходящее солнце. Слева от них из скал вытекала река и исчезала в равнинах справа. Долину пересекал отрог горной цепи, переходивший на севере в равнину.

— Это Мифиль, — сказала Лена, — а вон там — Подкаменье Мифиль.

Кавинант увидел на восточной стороне реки, к северу от себя, несколько домов.

— Расстояние до селения не слишком велико, — продолжала Лена, — но тропинки проходят вверх по долине, а потом назад, вдоль реки. Когда мы доберемся до нашего Подкаменья, солнце уже зайдет. Идемте.

Кавинант испытал неприятное ощущение, глядя вниз со склона горы, более чем с двух тысяч футов над долиной, но он переборол его и пошел следом за Леной на юг. Склон горы становился все менее крутым, и вскоре уже тропинка вилась по травянистым откосам среди суровых горных вершин, через лощины и овраги, среди лабиринтов упавших камней. И по мере того, как тропа понижалась, воздух становился глубже, мягче и делался менее прозрачным. Запахи тоже постепенно менялись, становились мягче; сосны и осины сменились сочным травянистым ковром. Кавинант чувствовал, что он воспринимает все изменения высоты до малейшего нюанса. В возбуждении от вновь обретенной остроты восприятия он не заметил, как спуск закончился. Тропинка скользнула с длинного пологого холма, вышла к реке и устремилась вдоль нее на север.

В том месте, где тропинка в первый раз выходила к реке, Мифиль была узкой и бурной, и ее торопливый влажный голос был полон резонансов и бормотания. Но по мере того, как река устремлялась к равнинам, она становилась шире, и ее течение замедлялось, становилось более задумчивым и словно говорило само с собой, бормоча что-то низким и глубоким голосом. Вскоре ее голос совсем растворился в воздухе. Она уходила в сторону в поисках моря, по пути тихо рассказывая самой себе длинную сказку.

Зачарованный рекой, Кавинант постепенно все более осознавал успокоительную реальность Страны. Она не была неуловимым сновидением, ее можно было осязать и обожать — словом, все подтверждало, что она реальна. И все же это, безусловно, была иллюзия, обман его поврежденного разбитого мозга. Но этот обман был до смешного приятным. Казалось, он доказывал, что Кавинанту не угрожают кошмар и хаос, что эта Страна понятна и поддается управлению; что когда он овладеет ее законами, ее особенностями, то у него появится возможность путешествовать невредимым по дороге своего сна, оставаться все время в здравом уме. Подобные мысли вызывали у Кавинанта уверенность в себе, даже смелость по мере того, как он шел, глядя на узкую спину Лены, на ее призывно покачивающиеся бедра.