Президентский полк - [64]

— Профессор Русланов, как далеко вы готовы пойти? — спросил Михальский.

— До конца, — последовал твердый ответ.

— Это будет очень нелегким испытанием, — предупредил Гольцов.

— Я знаю, на что иду.

— О'кей, — кивнул Михальский. — Тогда приступим. Возвращайтесь в «Кайзерпалас», ведите раскованный образ жизни, время от времени заходите в банк «Кредитанштальт». Просто в холл. А потом выходите с деловым видом. А по вечерам прогуливайтесь по аллеям Пратера. Выбирайте аллеи самые малолюдные.

— Вы хотите, чтобы я вывел вас на Мусу?

— Да, — подтвердил Гольцов. — Этого мы и хотим.

— Я знаю более верный способ заставить его обнаружить себя.

— Какой?

— В Зальцбурге живет профессор Азиз Салманов. Это известный чеченский философ. В брежневские времена он считался диссидентом. Его вынудили эмигрировать. Когда-то мы были друзьями. Потом разошлись. Он встал на сторону Дудаева и в конце концов превратился в идеолога чеченского национализма. Он живет на чеченские деньги и связан с Чечней.

— Вы предполагаете, что о вашем звонке он сразу сообщит в Чечню, а оттуда дадут знать Мусе? — спросил Михальский.

— Нет, — резко возразил Асланбек. — Чеченцы не предают друзей. Я сам попрошу его позвонить в Чечню и сказать, что я готов встретиться с их человеком. Этим человеком будет Муса.

— Теперь мы видим, профессор, что вы готовы идти до конца, — констатировал Михальский. — Звоните.

Глава пятая Мышеловка

1

Асланбек Русланов всех людей судил по себе. Как всякий интеллигентный человек, он считал себя ничем не лучше и не хуже других. Люди, способные на героические поступки, вызывали его искреннее уважение и легкую зависть, потому что он на такие поступки, скорее всего, не способен. Людей, совершавших подлости, он осуждал, но в его осуждении было больше сочувствия, чем беспощадной категоричности, так как он был не совсем уверен, что поступил бы иначе, сложись обстоятельства неблагоприятным образом. В сущности, он был конформистом, а занятия математикой, наукой точной и не связанной с политической конъюнктурой, избавляли его от необходимости активно заявлять свою политическую позицию и отстаивать ее любой ценой.

В начале восьмидесятых годов ему предложили вступить в партию. Асланбек отказался, при этом очень откровенно, прижимая руку к сердцу и всем своим видом выражая благодарность за оказанную ему честь, объяснил секретарю партбюро Бауманки, что для него в политике партии очень много неясных вопросов, со многим он не согласен и вряд ли его вступление в КПСС пойдет на пользу партийной организации института. В те годы, когда в очередь на вступление в партию записывались, как на «Жигули», это объяснение молодого ученого, а особенно его искренность, так удивили секретаря партбюро, что больше он к Асланбеку не приставал. На кафедре отказ Русланова вступить в партию восприняли как смелый политический жест, но сам Асланбек относился к этому совершенно спокойно: нужно было бы, так и вступил бы.

Азиз Салманов был человеком совершенно другого склада характера. Он был всего на пять лет старше Асланбека, но энциклопедическая образованность, острота мышления и бескомпромиссность в отстаивании своих убеждений заставляли всех в его окружении, в том числе и Асланбека, видеть в нем учителя, старшего, и обращаться к нему на «вы».

Асланбека оскорбило предположение Михальского о том, что Азиз Салманов сразу же сообщит о звонке Асланбека в Чечню. Однако в глубине души он все же не исключал этой возможности. Но Азиз с такой радостью отреагировал на звонок Асланбека и на его предложение встретиться, что Асланбек устыдился своих сомнений.

— Бросай все и немедленно приезжай, — кричал Азиз в трубку. — Я тут как одинокий волк, мне не с кем перекинуться словом. Ночи мои тоскливы и бесконечны. Твой приезд — подарок для меня, нечаянная милость Аллаха. Я жду, я очень жду тебя, дорогой друг!

Договорились, что Асланбек прилетит в Зальцбург завтра вечерним рейсом. Но утром Азиз перезвонил на мобильный телефон Асланбека и попросил перенести встречу на два дня.

— Твой звонок так обрадовал меня, что я переволновался и немного ошибся, — объяснил он тусклым, больным голосом.

«Немного ошибся» у Азиза Салманова означало, что он сорвался в запой. Пить он начал давно. Выпив, становился безудержно словоохотлив. На любую тему мог говорить часами. Высокий, худой, с растрепанной седой бородой, с длинными, до плеч, седыми волосами, со сверкающим взглядом, он становился похожим на ветхозаветного пророка, обличающего еретиков. Но слушать его всегда было интересно. Он обладал обширнейшей эрудицией, знал фарси и историю Востока, был глубоким знатоком ислама и тонким толкователем Корана. Водка словно бы раскрепощала его, снимала внутренние тормоза, он ослеплял слушателей фейерверком своего красноречия. Но в похмелье, как бы истратив всю свою внутреннюю энергию, становился мрачен и молчалив, никого не хотел видеть, забивался в какой-нибудь угол и отлеживался там, как больная собака. Когда запой заставал его в доме Асланбека в Краскове, он выбирал темный чулан и разрешал входить туда только Рахили. Она отпаивала его бульонами и травяными настоями. При этом он всегда надевал какую-нибудь старую, грязную телогрейку или другое тряпье и решительно отказывался от нормальной одежды, объясняя это тем, что внешний вид человека в похмелье должен соответствовать его внутреннему состоянию. У него вообще была непонятная страсть к старым вещам. Когда он погружался в работу — так же безудержно, как в запой, — он надевал старый, истертый до дыр свитер из грубой овечьей шерсти домашней вязки или зеленый стеганый халат, из швов которого лезла вата. Но вся его рабочая одежда всегда была безукоризненно чистой.