Президент от мафии - [38]

Она слышала его затрудненное дыхание.

– Райан, ты так думаешь? – настойчиво повторила Люсинда свой вопрос.

– Да, – промолвил он.

– Если ты не умел плавать, то никак не мог бы спасти его. Одно никак не связано с другим. Ты понимаешь меня?

– Да, понимаю.

– Ты встретил тень, которая преследовала тебя. Теперь ты можешь освободиться от нее.

Минуту, показавшуюся обоим вечностью, они молчали.

– Мне можно любить тебя? – наконец спросил Райан.

– Надеюсь, да, – вполголоса проронила она.

Они говорили еще с полчаса. Люсинда хотела убедиться, что Райан способен держать себя в руках. Сон нарушил его и без того хрупкое душевное равновесие, но она понимала, что теперь для него – или для них, – возможно, начнется новая жизнь.

Больше Райан не вспоминал о тени.

Реллика Сунн проснулась в микроавтобусе, разбуженная какими-то непонятными стонами. Она приподнялась и выглянула в окно.

Хейз Ричардс лежал на Сьюзан Уинтер. Они были одеты, только спустили штаны, чтобы иметь возможность совокупиться. Они лапали друг друга и катались на сене, точно два подростка. Реллика в изумлении смотрела на эту дикую сцену, потом отпрянула от окна и, снова забравшись в спальный мешок, стала прислушиваться к всхлипывающим стонам, издаваемым Сьюзан. Наконец они выползли из сарая, но Реллика не могла сомкнуть глаз. Она думала о том, что, если такой человек, как Хейз Ричардс, может стать президентом, значит, что-то в мире неладно.

Когда около шести над Айовой забрезжил рассвет, Реллика все еще не спала.

Глава 19 Дебаты

Около четырех часов пополудни в Де-Мойне у входа в обшарпанный «Пасифик конвеншк-сентер» суетились телевизионщики – шушера, как презрительно именовал их Эй-Джей. Похожий на склеп зал, был построен в 50-х; здесь проходили родео и съезды фермеров.

Каждый кандидат занимал место на сцене согласно номеру, который выпал ему по жребию. Малкольм Рашер вытянул четверку, и Хейзу досталось кресло между сенатором из Флориды Питером Дехэвилендом и сенатором от штата Нью-Йорк Лео Скатини, который сидел по правую от него руку.

Эй-Джей Тигарден не стал дожидаться, пока Малкольм вытащит из шляпы карточку с номером, а, прихватив чемоданчик, который привез с собой из Принстона, полез на второй ярус в поисках осветительской будки, откуда осуществлялось освещение сцены. Поднявшись по металлической лестнице, он увидел то, что искал. В будке трое работяг возились с электродными дуговыми прожекторами, направляя их на стеклянный экран, за которым открывалась сцена.

– Ребята, а когда у вас перерыв? – как бы между прочим спросил Эй-Джей.

– А вам-то что за дело? – буркнул массивный осветитель.

– Я Боб Мунц, региональный представитель профсоюзов из Айова-Сити. – Эй-Джей многозначительно посмотрел на часы. – Вам положен пятнадцатиминутный перерыв каждые два часа.

– Перерыв через десять минут, сэр…

Эй-Джей уселся на металлический стул, закинул ноги на перегородку и посмотрел вниз на сцену, где Малкольм Рашер указывал пальцем на второе справа черное кожаное кресло. Наконец осветители посмотрели на часы и вышли из будки.

Эй-Джей встал, подошел к одному из прожекторов и включил его, чтобы посмотреть, на какое кресло он направлен; затем снял плафон, послюнявил пальцы, вывернул 250-ваттную электродную лампу, а вместо нее вставил 500-ватную галогеновую, которую достал из портфельчика. Поставив плафон на место, он проделал то же самое и с другими прожекторами. Не тронул он только один, тот, что был направлен на второе справа кресло. Сунув старые лампы в портфель, он вышел из будки и, посвистывая, спустился по лестнице.

Брентон Спенсер, остановившийся в отеле «Савой», появился за кулисами задолго до начала конференции. Весь день ему не давала покоя тупая боль в висках. Брентону пообещали, что предоставят ему лучшую гримерную. На деле это оказалась похожая на тюремный карцер комната с голыми, выкрашенными желтой краской каменными стенами без окон; у стены стоял диван, заляпанный бурыми пятнами. Освещение на туалетном столике не функционировало. Он уже хотел пожаловаться, но потом передумал: в конце концов, не все ли равно, как ты выглядишь, совершая самоубийство. Он взял с собой серый костюм и черный, в полоску, галстук, который хорошо смотрелся на телеэкране. Он достал все это – вместе с махровым халатом – из складного дорожного саквояжа, снял рубашку и джинсы и, оставшись в одних спортивных трусах и черных носках, прежде чем облачиться в халат, скептическим взором посмотрел на себя в высокое – в полный рост – зеркало. Его слегка подташнивало. Мучительно ломило в висках. И вдруг резкая боль, от которой померк свет в глазах, пронзила самый мозг его. Брентон, обхватив голову руками, опустился на колени. Ему показалось, будто некий чудовищный зверь объявился в глубине черепа и теперь рвал его изнутри. Брентон обмяк на холодном бетонному полу и слабо застонал. Боль была настолько сильной, что он едва не отключился, подчиняясь исключительно инстинкту самосохранения, который подсказывал ему, что если он потеряет сознание, то может навсегда попрощаться со своим рассудком. Он схватил со стула полотенце, зажал им рот и стал, через нос, делать глубокие вдохи. Боль понемногу начала стихать. В висках по-прежнему стучало, но мучительной рези в мозгу уже не было. Минут десять, объятый ужасом, он сидел на полу. Затем с трудом встал на ноги и посмотрел на себя в зеркало. Он был бледен мертвенной бледностью. На ватных ногах подошел к туалетному столику, насыпал на ладонь шесть таблеток аспирина и за один присест проглотил, запив водой из кувшина. Наконец доковылял до дивана, лег навзничь, закинув ноги на спинку, и постарался отдышаться.