Прежняя рекрутчина и солдатская жизнь - [3]

— Ныньче какая служба! говорилъ мнѣ отставной солдатъ еще до 1855 года. — Ныньче что за служба! Нѣтъ, послужили-бы по нашему! Это взять теперь хоть солдатскую одежду…

Въ эдакой то одеждѣ, да еще ученье, въ которыхъ рекрутъ не видалъ цѣли, да и какъ растолковать рекруту пользу учебнаго шага, пунктиковъ?

Пѣсенъ мало, разсказовъ же про прежнія ученія вы можете иного слышать, — лишь бы была у васъ охота. Старики солдаты, — разумѣется, отставные, — поразскажутъ вамъ.

Въ войнамъ до-Петровскаго времени народъ прилегалъ всей душой; простая цѣль тѣхъ войнъ была понятна народу. Надо бы было указать на самую старинную русскую военную пѣсню, на пѣсни про владиміровыхъ богатырей, и въ особенности, на пѣсню о Полку Егоровѣ, но я думаю, что и безъ этого можно обойтись. Мы возьмемъ лучше пѣсни про войны Московскаго царства. Какъ видно по этимъ пѣснямъ сердечное участіе народа въ этихъ войнахъ! По сборнику пѣсенъ И. В. Кирѣевскаго, а полагаю, что самая старинная пѣсня солдатская про куликовскую битву. Но этой пѣсни у меня нѣтъ подъ рукой, а ежели бы и была, я не имѣлъ бы права ее приводить. Не буду также ссылаться на пѣсню, записанную Желѣзновымъ про Рыжечку, хотя эти пѣсни и помогли бы мнѣ. Начнемъ съ пѣсенъ временъ Іоанна Грознаго. Пѣсня про взятіе Казани-города сохранилась въ народѣ во многихъ варіантахъ и но всѣмъ варіантамъ видно, что народъ съ участіемъ смотрѣлъ на эту войну, да и видѣлъ народъ достаточную причину самаго гнѣва Грознаго на Казань-городъ.

   Они бѣлому царю всякое грубіянство оказываютъ,

   Ухъ и вотъ тебѣ, бѣлый царь, Казань-городъ взятъ!

   Оттого-то бѣлый царь разсердился, распылился на Казань-городъ.

Въ другихъ варіантахъ это обстоятельство разсказываетъ проза:

   Что татары же по городу похаживали,

   Что грозна-царя Ивана Васильевича поддразнивали[1].

   Что и тутъ-то нашъ грозенъ царь прикручинился.

Царь Грозный велѣлъ подкопы подкопать подъ казанскія стѣны, велѣлъ пушкарямъ въ тѣ подкопы бочки зелья — пороху накласть и поставить двѣ зажженныя свѣчи, одну въ порохъ, чтобы произвести взрывъ, другую у царя, чтобъ видѣть, какъ скоро произойдетъ взрывъ. Сгорѣла свѣчка, стоявшая передъ царскимъ шатромъ, — а взрыва еще нѣтъ! Царь Грозный распалился на пушкарей:

   Приказалъ грозный царь тѣхъ пушкарей казнить.

На счастье случился тутъ молодой пушкарь, что годами еще молодъ былъ, а разумомъ можетъ и постарше всѣхъ.

Этотъ пушкарь сказалъ царю:

   Не прикажи казнить, прикажи слово вымолвить!

   Въ тиши, въ погребу долго свѣчи теплятся,

   На бую на вѣтру скоро свѣчи горятъ.

Не успѣлъ молодой пушкарь слово вымолвить, какъ взорвало всѣ стѣны Казанъ-города.

Этотъ пѣсенный разсказъ совершенно согласенъ съ офиціальнымъ разсказомъ лѣтописей. Стало быть всѣ знали, какъ шла осада, за что понадобилось такое скорое наказаніе, всѣ подробности этого дѣла. Къ самому царю, къ Грозному, да еще въ ту минуту, когда этотъ Грозный царь распалился, разгнѣвался, обратился молодой пушкарь съ совѣтомъ. Въ этой пѣснѣ видно участіе, которое принималъ въ дѣлѣ всякъ, даже молодой пушкарь.

Въ пѣснѣ про осаду Пскова Баторіемъ разсказано все, съ начала до конца; какъ началась война, отчего, какими путями шелъ король-собака на батюшку, на Опсковъ городъ; однимъ словомъ, вся псковская компанія эта разсказана одною пѣснею.

   Копилъ то, копилъ король силушку,

   Копилъ то онъ, собака, двѣнадцать лѣтъ;

   Накопилъ то онъ силушки — смѣта нѣтъ.

   Мало, смѣты нѣтъ, сорокъ тысячъ полковъ.

   Накопимши онъ силы — на Русь пошелъ;

   Онъ на Русь пошелъ, на три города,

   На три города, на три стольные:

   На первый на городъ на Полоцкій,

   На другой то городъ — Велики-Луки,

   На третій, на батюшку на Опсковъ градъ.

   Онъ и Полоцкій городъ мимоходомъ взялъ,

   А Велики-Луки онъ насквозь прошелъ;

   Подходитъ онъ подъ батюшку, подъ Опсковъ градъ,

   Становился, собака, въ зеленыхъ лугахъ,

   Садился онъ, собака, на золотъ стулъ,

   Смекалъ то онъ силушку по три дня,

   По три дня и по четыре:

   Много ли силушка убыла,

   А много ли силушки прибыло?

   Убыло силушки сорокъ ротъ,

   А прибыло силушки сорокъ полковъ.

   Тутъ же онъ, собака, возрадуется:

   — Охъ, вы гой еси, мои скорые хожатели,

   Скорые хожатели и скорые поспѣшатели!

   Мечитесь скоро въ зелевые луга,

   Въ зеленые луга государевы… [2]

   Бери свово коня Бахмута,

   Поѣзжай во батюшку во Опсковъ-градъ:

   Во городъ въѣзжай, не спрашивай,

   Ко двору подъѣзжай, — не докладывай,

   Во палата входи — не бей челомъ;

   Клади ярлыки на дубовы столы,

   За столами сидитъ воевода царевъ

   Карамышевъ, Семенъ Константиновичъ.

   — Охъ, ти гой еси воевода царевъ,

   Карамышевъ, Семенъ Константиновичъ!

   Отдай городъ Опсковъ безъ бою,

   Безъ бою и безъ драки великія,

   Безъ того угодовія смертнаго!

   Я на первомъ часу возьму Опскопъ градъ,

   На другіемъ часу стану чнстити,

   На третьемъ часу стану столъ становнть,

   Стану пить, веселиться, прохладиться,

   Князей твоихъ бояръ всѣхъ въ половъ поберу,

   Донскихъ казаковъ всѣхъ подъ мечъ преклоню,

   Я тебя, воевода, казнить буду! —

   Возговоритъ воевода царевъ

   Карамышевъ, Семенъ Константиновичъ: