Прежде чем я упаду - [84]

— Мне нужны розы, — сообщаю я. — Много роз.

Исправления и уточнения

Я выхожу из Розовой комнаты взвинченная и взбудораженная, как будто только что выпила три порции мокко-латте в кофейне в торговом центре. Я заменила единственную розу Джулиет на огромный букет — выложила сорок баксов за две дюжины роз — и добавила записку печатными буквами: «От тайного поклонника». Жаль, я не увижу, как она получит их. Уверена, это здорово поднимет ей настроение. Более того, уверена, что это все исправит. У нее будет больше роз, чем даже у Линдси Эджкомб. Представив, как Линдси выпучит глаза, когда поймет, что в этом году «Мисс больше всего валограмм» не она, а Джулиет Сиха, я громко фыркаю от смеха прямо посреди урока «Американской истории повышенной трудности». Все оборачиваются и пялятся, но мне плевать. Наверное, так ощущаешь себя под наркотиками: паришь над миром, все кажется новым, свежим и озаренным изнутри. Не считая будущей ломки и чувства вины. А то и тюремного заключения.

Когда мистер Тирни раздает внеплановую контрольную, я все двадцать минут рисую вокруг вопросов сердечки и воздушные шарики, а когда он подходит забрать работу, я улыбаюсь так ослепительно, что он вздрагивает, будто не привык к счастливым лицам.

Между уроками я прочесываю коридоры в поисках Кента. Понятия не имею, что скажу ему, когда увижу. Вообще-то я ничего не могу сказать. Он не знает, что две последние ночи мы провели вместе; обе ночи мы были так близко, что если бы один из нас выдохнул, все закончилось бы поцелуями — собственно, почти закончилось прошлой ночью. Но меня одолевает нестерпимое желание просто быть рядом, следить, как он занимается привычными делами: отбрасывает волосы с глаз, криво улыбается, шаркает нелепыми клетчатыми кроссовками, прячет руки в слишком длинные манжеты рубашки. Мое сердце подскакивает к горлу всякий раз, когда я замечаю чью-то размашистую походку или всклоченные каштановые волосы. Но всякий раз это оказывается кто-то другой, и с каждой ошибкой мое сердце возвращается на место.

По крайней мере, я точно встречу его на математике. После «Основ безопасности жизнедеятельности» я заглядываю в туалет и провожу три минуты до звонка перед зеркалом, не обращая внимания на болтовню десятиклассниц и изо всех сил стараясь не думать о скорой встрече лицом к лицу с мистером Даймлером. Живот как будто непрестанно катается на американских горках. Одновременно я жду, когда Джулиет получит розы, мечтаю о встрече с Кентом и испытываю разочарование. Вряд ли я выдержу сорок пять минут неизбежных ухмылок, подмигиваний и смешков мистера Даймлера. Надо забыть о его мокром противном языке у меня во рту.

— Вот потаскуха! — С этим возгласом из кабинки выходит одна из десятиклассниц, качая головой.

На миг мне мерещится, что она непостижимым образом прочла мои мысли и речь идет обо мне, но ее подруги разражаются смехом, и одна из них отвечает:

— Это точно. По слухам, она спала аж с тремя парнями из баскетбольной команды.

Все ясно: они обсуждают Анну Картулло. Дверца кабинки с каракулями Линдси открыта нараспашку. «АК = БШ». И ниже: «Возвращайся в свой трейлер, шлюшка».

— Нельзя верить всему, что слышите, — выпаливаю я.

Все три десятиклассницы немедленно затыкаются, уставившись на меня.

— Это правда. — Я смелею, встретив такую благодарную аудиторию. — Знаете, почему появляется большинство сплетен?

Девушки качают головами. Они стоят так близко друг к другу, что секунду я опасаюсь, как бы не стукнулись черепами.

— Потому что кому-то этого хочется.

Звенит звонок, и десятиклассницы бросаются к двери, будто их отпустили с урока. Я тоже собираюсь покинуть туалет, пройтись по коридору, спуститься по лестнице, повернуть направо и переступить порог класса математики. Но стоп. Из головы не выходит надпись на двери кабинки, смех Элли и упоминание о подражательницах. «АК = БШ». Полагаю, Линдси ничего такого не хотела. Жалкие четыре буквы, глупые и бессмысленные. Может, просто купила новый маркер и решила попробовать. В некотором роде было бы лучше, если бы она написала это нарочно. Было бы лучше, если бы она по-настоящему ненавидела Анну. Потому что это важно. Было важно.

Не боясь опоздать на математику, я смачиваю кусок бумажного полотенца, просто в качестве эксперимента, и провожу по надписи на двери кабинки. Не поддается. Но, начав, я уже не могу остановиться. Я заглядываю под раковину и достаю сухую железную мочалку и бутылку «Комета». Приходится цепляться за дверь одной рукой и со всей силы давить другой, отчаянно тереть; вскоре граффити немного светлеет, а еще через некоторое время буквы почти исчезают.

Мне становится настолько хорошо, что я отскребаю и оставшиеся две двери, хотя рука болит, мышцы сводит, и я уже начала немного потеть в своем топе, все это время мысленно проклиная Линдси за дурацкие выходки и перманентный маркер.

Покончив со всеми тремя кабинками, я распахиваю двери и смотрю на их отражение в зеркале: гладкие, чистые, безликие, какими и должны быть двери туалетных кабинок. Почему-то меня переполняет такая гордость и счастье, что я пускаюсь в пляс прямо здесь, выбивая дробь каблуками по плиточному полу. Я словно вернулась в прошлое и что-то исправила. Бог знает, как давно я не ощущала себя настолько живой, настолько способной что-либо сделать.