Прежде чем мы стали чужими - [36]

Я кинулась в дом и заметалась там, как молящийся дервиш, описывая беспорядочные круги.

– Я не знаю, что надеть, – причитала я.

Мэтт последовал за мной, уселся на кровать, закинул руки за голову и наблюдал за всем этим с удовлетворенной и самодовольной ухмылкой на лице.

– Ну надень что-нибудь. Тебе во всем хорошо. И безо всего тоже.

– Боже-боже-боже-боже, – тряпки вылетали из моего чемодана и разлетались по комнате. – Мне нечего надеть!

– Вот это, – сказал Мэтт, подбирая с полу какой-то предмет одежды. – Надень вот это.

Это было то платье, в маленький черный цветочек и с вырезом на спине.

– А вниз надень колготки и сапоги. В этом ты выглядишь потрясающе.

Я выхватила у него платье. Оно было мятое.

– Давай его сюда, – раздался голос из проема двери. Алетта протягивала мне руку.

Я чуть не расплакалась, увидев ее теплую улыбку. Дома я сама гладила одежду не только себе, но и своему отцу, и всем сестрам, и брату. Мама всегда говорила, что это моя работа. Даже когда я приезжала из колледжа на каникулы, я проводила часы за проклятой глажкой и другой работой по дому. Я ненавидела глажку. Один вид гладильной доски приводил меня в ярость.

И это предложение Алетты напомнило мне, как я хотела, чтобы у меня была вот такая заботливая мама – вместо той, что позволяла отцовскому пьянству портить нашу жизнь. Такая, которая радовалась бы моим звонкам, которой было бы интересно, как мои дела.

– Спасибо, Алетта.

– С радостью, детка. – И я видела, что это так и было. Погладить мне платье действительно было ей в радость.

Через двадцать минут я сидела, ерзая, на переднем сиденье Алеттиной машины. Мэтт включил «Секс пистолз» на полную громкость и пристукивал в такт по рулю, перестраиваясь туда и сюда в плотном потоке, совершенно безразличный к моей нервозности.

– Эй! – крикнула я, перекрикивая музыку.

Он сделал потише и посмотрел на меня:

– Да не дергайся, Грейс. Они просто куча надутых придурков. Сыграешь им песенку. Они будут впечатлены. Моника будет ревновать. Александр умоется. Отец с женой будут сердечны, но снисходительны. Все будут говорить о том, какой знаменитый шеф приготовил сегодняшний ланч, а потом отец напомнит всем, сколько стоило вино на столе.

– Мне неловко, что мы едем с пустыми руками.

– Мама дала мне бутылку просекко.

– Что это?

– Шипучее вино, типа шампанского.

Я с облегчением выдохнула:

– Отлично.

Когда мы подъехали к дому, который я скромно назвала бы дворцом, глаза у меня вылезли на лоб. Все здание было украшено белыми рождественскими лампочками, а в центре газона, вокруг которого тянулась подъездная дорожка к дому, стояла большая елка, покрытая огромными навороченными бантами и огромными же узорными стеклянными шарами.

– Моя мачеха любит всю эту херню, но ничего не делает сама. Она просто нанимает, кого нужно.

Я увидела за сиденьем бутылку вина и схватила ее. Мы вместе опасливо приблизились к входной двери. Мэтт нажал кнопку звонка. Мне показалось странным, что он не может просто открыть дверь и войти в дом, где вырос.

Нам открыла пухлая женщина за шестьдесят, в накрахмаленном переднике, которые, как я думала, носят только в кино.

– Маттиас, – сказала она. Она говорила с очевидным немецким акцентом.

Он наклонился и чмокнул ее в щеку.

– Наина, это Грейс.

– Очень приятно. – Она крепко пожала мне руку, повернулась и пошла через холл по длинному коридору. Мы последовали за ней.

– Кто это? – беззвучно спросила я.

– Домоправительница, – прошептал Мэтт, наклоняясь к моему уху. – Она злая.

Я широко раскрыла глаза.

Наина обернулась и замерла на полушаге.

– Я все слышу, мой мальчик.

Мэтт ухмыльнулся.

– Наина здесь с моих двенадцати. Она помогала мне с уроками, научила меня ругаться по-немецки и всегда была готова принести мне кучу конфет.

Наина топнула ногой и уперла руки в бока.

– Маттиас, – начала она грозно, но ее хватило лишь на секунду. Потом ее щеки покраснели, и она начала хохотать. – Иди-ка сюда. – Она практически оторвала Мэтта от пола, схватив его в свои медвежьи объятия. – Я по тебе соскучилась. Без тебя тут все как-то не так.

Они с трудом оторвались друг от друга.

Мэтт показал пальцем себе на грудь:

– Я всегда был ее любимчиком.

– Ладно, хватит уже, – ответила Наина, поворачиваясь и продолжая идти по коридору. Она сделала вид, что не заметила последней фразы, но я поняла, что так оно и было.

До Рождества осталось два дня. Я шла на встречу с отцом Мэтта, его братом, его мачехой и его мстительной-бывшей-подружкой/уже-почти-женой-брата. Я порадовалась, что у меня в руках есть хоть что-то – бутылка казалась мне щитом, прикрывающим меня от того, что ожидало нас в этой роскошной гостиной. Мэтт внезапно взял бутылку из моих рук – прощай, мой щит! – и вошел в гостиную на шаг впереди меня, раскрыв руки во всю ширину плеч, с бутылкой, зажатой в правой кисти.

– С Рождеством, семейство. Это я!

Я увидела отца и мачеху Мэтта. Они стояли у окна, занимающего пространство от пола до потолка и выходящего в огромный сад со сверкающим бассейном. Отец был одет в темный костюм с галстуком. На мачехе была бежевая узкая юбка до колен, белая блузка и сверкающий жемчуг на шее. Она была полной противоположностью Алетте – светлые волосы, постриженные в безупречное каре, и тугая кожа, исправленная косметической медициной.