Превыше всего. Роман о церковной, нецерковной и антицерковной жизни - [29]

– Слышал уже про проверку, а, святой отец? – вдруг спросил Васильева командир части, когда тот в очередной раз, по какой-то надобности, забежал к нему в кабинет. Спросил ядовито и зло.

– Я не святой отец, – слегка потупившись, ответил Васильев. – Святые отцы – это учителя Церкви. Такие как Иоанн Златоуст, а не я.

– Ну вот сейчас будет ревизия, там и разберутся, кто святой, а кто златоуст! – тем же ядовитым и насмешливым тоном продолжил командир. – Смотри! Говорят, непорядок там у тебя. Если что крупное вылезет – прикрывать не стану, по-хорошему тебе говорю! А то, понимаешь, святые-то мы святые, а как склады, которые под вашей ответственностью находятся, растаскивать – так уже и не святые! Так что ты смотри у меня, если что!

Все стало окончательно ясно. Стрелочника не ищут – его уже нашли. Нашли в лице майора Васильева Василия Васильевича.

– Разрешите идти? – привычно, по уставу, спросил Васильев своего командира.

– Давай, иди… – по-прежнему развязно, и совсем не по уставу, ответил тот.

Проверка, действительно, оказалась отнюдь не формальной. Даже весьма поверхностного ознакомления с тем, что имелось в наличии, было достаточно, чтобы официально признать давно всем известную истину: склады разворовывались, и очень основательно, и очень давно. И чем дальше, тем больше вопросов почему-то возникало к Васильеву. Времена были довольно либеральные, а вернее сказать – анархические, и уголовное дело на него заводить вроде не собирались. Но вот перспектива Суда чести и увольнения с позором вырисовывалась все более явственно.

Васильев сопротивлялся этому исходу, как мог, подключая все те связи, которые у него пока еще оставались, в основном – в Штабе округа. В середине июля, когда позорное увольнение, казалось, стало неизбежным, в кабинете у Василия Васильевича зазвонил телефон.

– Вася, здравствуй! – услышал он голос одного из сотрудников Особого отдела, которого давно знал. Дружить они не дружили, но отношения всегда были ровными и даже доброжелательными. – Как дела?

– Здравствуй, Николаич!.. Слава Богу дела, да бывало и лучше. Слышал про меня, наверное? – настроение было препаршивое, и голос, в тон настроению, звучал замогильно.

– Да, слышал, слышал… Ты сегодня в Штаб не собирался?

Васильев задумался. В Штаб он не собирался, но в вопросе совершенно четко прозвучало приглашение. Только что это могло означать? Означать это могло все, что угодно, но пренебрегать им, в нынешнем положении, не стоило.

– Да, может, и… собирался, – ответил он.

– А вот это хорошо! – жизнерадостно ответил особист. – Ты когда подъедешь? Часам к пяти будешь?

– Да, думаю, успею.

– Вот и хорошо! Как освободишься – заглядывай ко мне, чайку попьем! – и в трубке раздались короткие гудки.

Выдумав не особо убедительный предлог, Васильев взял машину и через два часа с небольшим был в Мангазейске. Привычно показал удостоверение на КПП в фойе Штаба округа – огромного желто-белого здания в стиле сталинского ампира, построенного в конце сороковых годов. Затем, никуда не сворачивая и ни с кем не вступая в разговоры, он направился через многочисленные лестницы и переходы в большой, но уже давным-давно обветшавший кабинет, где гнездились остатки совсем недавно еще столь грозного Особого отдела. Впрочем, даже после многочисленных реформ и дробления КГБ остатки эти, подчинявшиеся в тот период структуре, носившей название Федеральной службы контрразведки, еще кое-что могли. В том кабинете, куда шел Васильев, живым представителем сих остатков был Андрей Николаевич Буянов, три часа назад позвонивший ему по телефону.

Распахнув дверь, Васильев увидел, что живой представитель в кабинете не один.

– А, Васильич, заходи! – приветливо махнул ему рукой Буянов.

Сам Андрей Николаевич был облачен в военную форму – даже не будучи подчиненным армейским командирам, сосуществовать с ними в одном здании (в котором, к тому же, имелся целый генерал-лейтенант), не нося мундир, было невозможно. А вот второй, доселе неизвестный Васильеву человек, который сидел в кабинете и неспешно потягивал чай из надтреснутой керамической чашки, был одет в самый обычный гражданский костюм – пиджак, светлая рубашка, галстук.

– Васильич, это Юрий Иванович! – продолжал улыбаться Буянов, пожимая Васильеву руку и на ходу представляя ему своего гостя. – Мой коллега, хочет с тобой пообщаться… Человек Иваныч хороший, мы как раз с ним твое дело обсуждали, думали, как это лучше устроить… Ну, в общем, не буду вам мешать! – с этими словами и улыбкой лукавой деликатности, столь характерной для чекистов, когда они находятся на своей территории, Буянов покинул кабинет.

– Иваныч, ты если что – дождись меня, я пока в магазин метнусь, жена просила! – напоследок сказал он, закрывая плотную, тяжелую дверь.

– Дождусь, дождусь! – негромко ответил ему человек, представленный Юрием Ивановичем. Голос у него был тихий, мягкий – такой, который бывает у педиатров или прирожденных педагогов, знающих свое дело и влюбленных в свою профессию. Да и выглядел он как добродушный школьный учитель: гладко выбритое, чуть полное лицо, слегка приплюснутый нос, большие зеленые глаза и мягкая, какая-то детская улыбка…