Превратности судьбы - [5]

— В банк за деньгами.

Еще одна ложь и будет еще. Я чувствовала себя несчастной.

— За деньгами? — Мисс Протеро открыла глаза и удивленно посмотрела на меня. — Дорогая, ты ходила за деньгами месяц или два назад. Ведь ты не могла уже истратить два соверена, правда?

У меня внутри все оборвалось. Когда мне больше всего хотелось, чтобы мисс Протеро о чем-то забыла, именно об этом она и помнила. Во время моей последней экспедиции в Ченгфу мне удалось украсть несколько серебряных монет у человека, приехавшего в город продавать ослов. Я нашла его у одной из пивных. Он так напился, что едва держался на ногах. Когда мисс Протеро расспрашивала меня о путешествии в город, я сказала, что сняла со счета два соверена. И именно это осталось в ее ненадежной памяти!

— Мне жаль, но денег нет, — сказала я, чувствуя себя ужасно.

— Целых два соверена, — она грустно покачала головой. — Дорогая, постарайся быть бережливей.

— Я ничего не потратила впустую, честное слово, мисс Протеро.

— Я надеюсь, дитя мое, но, когда ходишь в деревню на базар, будь осторожней. Ведь торговцы всегда просят больше. Раньше ты так хорошо торговалась, тебе удавалось сбивать цену постоянно. Не представляю, что с тобой происходит.

— Простите меня, мисс Протеро. Я постараюсь исправиться.

— Очень хорошо, Люси. А теперь беги. Уже пора начинать утреннюю молитву, а тебе еще нужно приготовить завтрак детям.

— Я — мигом. После завтрака я к вам приду, принесу теплой воды и искупаю вас.

— Спасибо, дорогая. Ты — очень хорошая девочка. Только постарайся быть поаккуратней с деньгами, они на деревьях не растут.

— Я запомню, мисс Протеро. — Я взяла поднос и вышла из спальни. В холле я остановилась. Все в груди клокотало и рвалось наружу. Не знаю, как мне удалось не разрыдаться, но я справилась с собой и была очень рада. Если дети увидят меня в слезах, они решат, что наступил конец света. Мисс Протеро так больна, я — единственный человек, который о них заботится. Они не должны знать, что меня что-то беспокоит. Если Луци заплачет, они испугаются.

Внизу, в кухне, варилась жидкая каша из проса, рядом, в кастрюле, кипела вода для чая. В прошлом году нам удалось вырастить немного чая. Спрессовав влажные листья в формочках, мы получили чайные брикеты. Я открыла банку: чая осталось на три дня.

Сверху доносился голос Юлан, зовущей девочек в школьный зал. Я пошла к ним. Девочки рассаживались по своим местам, доставали карточки, на которых была записана сегодняшняя молитва. Я села за старую скрипучую фисгармонию и посмотрела, какую молитву выбрала Юлан — «Хлеб священный». Я не умела читать по нотам, но выучилась играть четыре церковных гимна. Я взяла аккорд и повернулась к детям.

— Всем встать, — сказала я по-английски, — и петь очень громко, чтобы мисс Протеро слышала. Юлан, унеси отсюда Кими, она может испугаться. — Мне пришлось два раза повторить предложение по-английски и перевести на китайский слово «испугаться», прежде чем Юлан поняла, чего я от нее хочу.

— Готовы? Раз, два, три… и-и-и!

Пение началось. То, что я слышала и понимала музыку так же, как мисс Протеро, лишний раз доказывало, что я — чужая. Для китайских детей ни мелодия, ни ритм значения не имели. Они просто очень быстро выкрикивали слова. Все на одной ноте. Никаких пауз между строфами. Мне приходилось играть все быстрее и быстрее, чтобы угнаться за ними.

Первой закончила Чуйи. Я почти догнала ее. Затем — старшие. Последними допели малыши. После гимна мы прочли «Отче наш». На этот раз первой была Мейлин.

— Хорошо, дети. Сейчас будем завтракать. Возьмите ложки и садитесь за стол. Ведите себя тихо.

Все отправились в столовую. Я встала в дверях, проверяя, как вымыты руки. Когда девочки расселись, я попросила Чуйи помочь мне разделить завтрак на пятнадцать порций.

Время бежало быстро, слишком быстро. Я со страхом ждала той минуты, когда мне придется идти в Ченгфу. Я отправила Юлан к господину Хсуну. Его ферма была в миле от миссии. Пока я учила девочек, как пользоваться счетами, Юлан должна была узнать, есть ли у господина Хсуна работа на сегодня. Он заставил Юлан прождать почти час, чтобы подчеркнуть свою значительность, но потом сказал, что, хотя на сегодня у него для нас работы нет, завтра он будет делать кирпичи для нового забора, и, если мы пришлем четырех больших девочек месить глину с соломой для кирпичей, он даст нам немного денег. Я обрадовалась. Мы сможем купить молока для Кими.

В полдень мы съели горячее картофельное пюре и я пошла к себе переодеться. Я надела теплые войлочные сапоги, пальто из старого одеяла, которое сама сшила, и соломенную шляпу. Больше всего мне нравилась шляпа: в ней я была похожа на других. На случай холодной ветреной погоды у пальто был капюшон. Руки у меня уже дрожали, но не от холода, а от страха. Я попробовала их растереть и спрятала в рукава. Стыдясь своей трусости, я сказала себе, что ничего не случится, если я еще пять минут подожду. Я подошла к ящику, стоящему у изголовья моей кровати — матраса, который сейчас был свернут.

Это был маленький ящик из грубого дерева. Он хранил мои сокровища. Ничего действительно ценного в нем не было, потому что я давно, до того как начала воровать, продала отцовские часы и серебряный браслет матери. Но там была фотография моих родителей (довольно блеклая), молитвенник, несколько узоров, вышитых моей матерью, и выгоревшая голубая лента, которую я берегла для особого случая, хотя и представить себе не могла, что это может быть за случай. Здесь лежали босоножки (их мне подарили две наши девочки, десятилетки), тонкая пачка желтеющих фотографий и иллюстраций, вырезанных из журналов и газет, случайно попавших в нашу миссию, и… рисунок.