Преврати меня - [7]

Я затаила дыхание.

— А что ты думаешь? — вернула мяч мама.

Отец вздохнул.

— Он может упасть снова? Где угодно, как угодно и когда угодно? — поинтересовался он.

— Да, — подтвердил врач. — Через двенадцать часов кончится действие лекарства, и может быть новый припадок.

— А под валиумом не может? — уточнила мама.

— Вы клоните к тому, чтобы без рекомендации специалиста несколько дней держать ребенка на сильных седативных препаратах? — переспросил врач. — Это пагубная практика.

Я поняла, что вопрос решен.

— В какую больницу вы его повезете? — спросила мама.

— В детскую Майского, — сказал док. — Ближе некуда.

Стулья заскрипели. Я на цыпочках бросилась обратно. Саня приоткрыл глаза. Укол действовал — брат стал еще более вялым. Я успела сесть на край его кровати, прежде чем родители вошли в комнату.

— Тебя везут в больницу, — тихо предупредила я.

— Прямо сейчас? — Саня странно посмотрел на меня.

Я кивнула. Иногда, глядя на пасмурное небо, ты думаешь, что снега уже достаточно, но он все равно продолжает идти.

* * *

Я плохо помню следующие дни. Помню, как разбирала вещи — много вещей. Я открывала коробки одну за другой, достала всю посуду и утварь и разложила их на кухне. Потом мелкие вещи перестали находить себе место, и я начала сама собирать мебель.

Папа с мамой решили, что наша с Саней комната будет наверху. Я помню, что собрала в ней компьютерный столик и письменный стол. В московской квартире они всегда стояли рядом, и сейчас я их поставила к единственному окну. Я собрала книжные полки и ящики для игрушек. Потом разложила в них все вещи. Как-то незаметно обнаружила, что четверть коробок уже лежит в чулане, опустошенная и сваленная в кучу. Я помню, что приходил Дима, и я сказала ему уйти. Он ушел.

Помню, что часто садилась на стул, на кровать или просто на пол и смотрела на то, что сделала. Так проходили часы. У меня болели руки и спина. Папа говорит, что я называю болты винтами, а винты болтами. Но мебель, которую я тогда скрутила, до сих пор стоит в нашей с Саней комнате.

Помню, что заплакала, доедая второй арбуз из тех, с которыми нам помогли соседские мальчишки. И еще я помню, что все это время бревно висело между двух сосен. И доски, которые мы с Саней заготовили для строительства домика, лежали на каменной приступке у фундамента дома. Все как будто замерло, пока брат лежал в больнице.

На четвертый день он позвонил. Я помню, как к сердцу прилила теплая волна счастья, когда я увидела его имя на экране мобильника. Мир снова обрел краски. Я посмотрела в окно и увидела траву под солнцем. Я вдруг поняла, что живу летом в душном загородном доме с приусадебным участком, но почти не выхожу на улицу.

— Саня, — я открыла окно. Ветерок и стрекот кузнечиков.

— Привет, — ответил он. — Мне не давали телефон. Сказали, что нельзя волноваться.

Язык у него заплетался.

— Ты в порядке? — спросила я.

— Фенобарбитал с ативаном. — От его смешка у меня пошли мурашки по коже. — Они ничего не объясняют, но я начал разбираться в колесах.

Даже после приступа он говорил быстрее.

— Что делаешь? — поинтересовалась я. — Как больница?

— Много сплю, — ответил Саня. — Слушай, мне реально тяжело говорить, поэтому к сути.

— Давай, — согласилась я.

— У соседа по комнате книжка про птиц, — сообщил брат. — Черные аисты не строят гнезда на крышах домов, они живут только на диких болотах.

Я не думала о птицах с тех пор, как увидела Саню на земле под деревом.

— Мы могли ошибиться, — предположила я.

— Да, поэтому найди бинокль в вещах отца, — попросил брат, — и проверь. У черных аистов маленькая белая опушка на брюшке и по краям крыльев. У белых все наоборот — шея и спина белые, а маховые перья черные. Если это все-таки черные аисты… Мой сосед говорит, что это будет сенсация.

— Я посмотрю на них, — согласилась я.

— Птенцы улетят через три недели, — грустно сказал Саня.

— Папа говорит, что ты через две недели уже вернешься домой, — ответила я.

— Да, — усталым взрослым голосом подтвердил брат, — и полезу на дерево, обдолбанный колесами, под которыми и ходить-то получается с трудом.

— Я посмотрю на них, — повторила я, не знала, что еще сказать.

— Смотри внимательно, — попросил Саня. — Я бревно закрепил. На нем можно сидеть.

— Хорошо, — обещала я.

— Напиши смску, если они черные, — добавил брат.

— Напишу. — Разговор заканчивался. Его голос стал совсем медленным.

— Хороший сосед? — спросила я.

— Нормальный, — ответил Саня. — Я сейчас усну. Посмотри на птиц.

— Пока, — попрощалась я.

Он что-то пробормотал и сбросил вызов.

* * *

Одиннадцатого или двенадцатого августа я сидела верхом на бревне, закрепленном между двумя соснами на высоте четвертого этажа, и в бинокль смотрела на дом Валттери Лайне.

Аисты были черные. Саня, я думаю, знал это с самого начала. А я поняла, как только увидела их во второй раз. Родителей в гнезде не было, но птенцы подросли. Настолько, что я поначалу спутала их со взрослыми птицами. Аисты стояли рядом. В бинокль можно было рассмотреть их круглые блестящие глаза, окруженные широкими ободками красной кожицы. О юном возрасте говорили только желтые клювы и остатки белого пушка между черными перьями. Они уже расправляли крылья. Самый младший из них — пестрый пушистый шар — неуверенно мялся между старших братьев и тянул шею вверх.