Превращенная в мужчину - [34]

Он показал ей, как на нем играют. Одной рукой держал кольцо у открытого рта, а пальцем другой тренькал по перу, которое журчало и жужжало, встречая резонанс во рту.

«Варган, — думала она, — шестичанный варган». Она закрыла глаза и почувствовала, что должна за что-то держаться.

Затем она снова услыхала его голос.

— Сегодня жарко, барышня. Я уже тоже скинул куртку. Но так свободно, как барышня, я сделать не догадался.

Она взглянула, только теперь заметив, что свою куртку и шляпу он повесил на сук. На нем были длинные чулки, штаны до колен, широкий черный кожаный пояс и рубаха. Все белое и чистое — в честь праздника Петра и Павла.

Она хорошо видела, что он ее желает. Горячо, страстно, но и застенчиво тиролец смотрел на нее. Эндри чувствовала себя в безопасности — никогда он не осмелится прикоснуться к ней. Она высокомерно засмеялась.

— Что написано на твоем поясе? — спросила она Бартеля.

Он снял его и передал ей. Здесь были изображены два пылающих сердца, пронзенных стрелою с пером. Кругом надпись: «Истинная верность и нежность связывают нас навеки».

— Это тебе вышила твоя любимая?

— Нет, нет, — отвечал он, — еще дедушке его жена, а мне досталось по наследству.

— Спой, — сказала она, — но не слишком громко.

Он тотчас же начал петь вполголоса. Она не прислушивалась к тому, что он пел, откинулась назад, положив голову на мягкий мох.

Нет, Ян не приедет! Он забыл бабушку, как и орла, как и ее, — ее-то уж точно забыл. Помнит ли он еще, что когда-то ее целовал? Теперь он целует другую — из кафешантана.

— Знаешь ты, что такое кафешантан? — спросила Эндри.

— Очень хорошо, — отвечал Бартель. — Когда я состоял в императорских егерях, был там один обер-егерь, приехавший из Вены. Он рассказывал о кафешантанах. Это большие театры, где выступают красивые голые женщины. Они стоят чертовских денег, так как это великие актрисы.

«Великие актрисы! — думала Эндри. — Великая актриса — и та чужая женщина! Что я представляю собой в сравнении с ней? Глупую, незрелую деревенскую сливу!..»

Бартель пел о красивой девушке, равной которой нет ни в Испании, ни в Англии, ни во Франции, ни в Тироле, ни в Баварии.

Она резко поднялась. Рубашка сползла с ее плеча.

— А что, Бартель? — воскликнула она. — Как ты думаешь, могла бы я показывать себя?

— Думаю, да! — горячо согласился он. — Вы могли бы, барышня, всякого парня пленить!

«Только одного — нет! — подумала она, — Только не Яна!»

И она сказала:

— Почему же ты меня не поцелуешь?

— Я бы очень желал! — прошептал парень.

«Токайское вино, — подумала она, — порыв! И Ян целует чужую — никогда он не приедет ко мне…»

— Я бы очень желал, — повторил Бартель, — так бы желал…

Растрепанно было у нее в голове. Если бы только тут был родник. Издалека до нее доносился его голос:

— Очень бы желал…

И она подумала:

— Чего же ты ждешь?

Нет, она не подумала, она сказала это громко, во весь голос. Громко — и сама встрепенулась, испугалась. Почти приказом прозвучали ее слова: «Чего же ты ждешь?»

Он все еще колебался. «Что она плетет?» — думал он. Как это у них делается, он знал очень хорошо. Это стоит стольких усилий, и времени, и денег — в ресторане и на танцах. Надо долго ухаживать и льстить, упрашивать и уговаривать, пока девушка пустит в свою комнату. И должна при этом быть темная ночь, чтобы никто ничего не знал. А здесь, светлым днем, в праздничное утро, во время церковной службы прибегает к нему в лес барышня. Прибегает в рубашке, ложится к нему на мох, не стыдится — нет, сама его зовет. Она, должно быть, совсем свихнувшаяся!

Эндри взглянула на него, высокомерно подобрав губы. Она бросила соколов на жаворонков, потому что Ян их любил! Кузен забыл ее! Он целовал другую — она будет целовать Бартеля, как целовала Яна. Это сотрет с ее губ его поцелуи!

Поцелуй — он займет одну минуту — и она рассчитается с кузеном. Тогда она может встать, пойти домой, не бросив более ни одного взгляда на этого парня. Пусть бежит за ней, несет ее халат!

— Иди! — сказала она.

Взяла его голову и поцеловала в уста.

Итак, это было сделано. Но он не отпускал ее. Держал крепко, прижимал все теснее. Чего он хочет от нее?

— Уходи! — крикнула она. — Уходи!

Оттолкнула его от груди, ударила, ударила сильно — прямо в лицо.

Бартель отскочил. Лицо его пылало. Что такое? Она его поцеловала, а затем бьет? Что он — ее собачка, которую она может пинать? Его кровь бурлила. Ни одна девка этого не смеет — и барышня тоже! Она лежала перед ним нагая, и он бросился на нее.

Началась борьба. Она громко кричала, оборонялась руками и ногами, впивалась в его тело, как делали сокола. Разорвала его рубашку. Над собой она видела его грудь, противную, густо поросшую черными волосами.

Он уже не щадил ее, запрокинул ей голову назад, железными тисками сдавил грудь. Наклонился над ее телом, тяжелым сапогом отодвинул колено.

В голове ее все спуталось, все закружилось. Она чувствовала, что теряет силы, как бы тонет в середине Рейна. Ощутила что-то вроде судорог, и волны сомкнулись над нею.

Она лежала тихо, окровавленная, всхлипывая и дрожа. Допустила — все допустила!

* * *

Эндри открыла глаза и посмотрела вокруг себя. Бартель исчез, также исчезли с куста его шляпа с пером и куртка с пуговицами из оленьего рога. Возле лежала ее рубашка, запачканная тряпка. Она обвязала ею тело, как могла, накинула сверху халат. Тихо пробралась через лес, далее побежала лугами. Бежала, бежала. Пришла к парку, обошла дорожку, пробираясь кустами.