Превращения любви - [43]

На другое утро я получила от него письмо, которое он прислал с посыльным и которое написал ночью:

«Изабелла, это исключительное, требовательное чувство, это не только дружба…»

В нескольких фразах он описал мне романтические настроения своего детства; он рассказывал о женщине, которую звали «королевой», потом Амазонкой, и образ которой неотступно преследовал его всю жизнь.

«Этот тип женщины, так пленявший меня, оставался всегда неизменным. Она должна была быть хрупкой, несчастной и в то же время немножко легкомысленной, хотя и благоразумной. Авторитетность Рене, например, совершенно не вязалась бы с этим типом. Но когда я увидел Одиль, я почувствовал в тот же миг, что встретил ту, которую так долго ждал. Что сказать о Вас? В Вас заключается частица этой таинственной сущности, которая составляет для меня всю ценность жизни и отсутствие которой заставляло меня желать смерти. Любовь? Дружба? Какое значение имеет слово? Это чувство нежное и глубокое, большая надежда, огромная теплота. Милая, я жажду коснуться Ваших губ и Вашей шеи, ласково провести пальцами по короткой жесткой щеточке Ваших стриженых волос.

Филипп».

Вечер мы должны были провести вместе. Еще накануне было решено, что мы пойдем слушать русскую музыку и встретимся в зале Гаво. Войдя туда, я сказала ему с улыбкой:

— Добрый вечер… Я получила ваше письмо.

Он принял довольно холодный вид и ответил:

— Ах да!

Потом он заговорил о другом. Но в карете, когда мы возвращались домой, я подставила ему свои губы и свой затылок, которых он так долго жаждал.

В следующее воскресенье мы пошли с ним в лес, в Фонтенбло.

— Вы такая вагнерианка, — сказал он. — Мне хочется показать вам одно место, около Барбизона, которое страшно напоминает мне подъем в Валгаллу. Это нагромождение скалистых глыб, под соснами, которые поднимаются к небу. Исполинский хаос, но хаос вполне упорядоченный. Словом, настоящие «сумерки богов». Я знаю, что вы не любительница пейзажей. Но этот должен вам понравиться, потому что в нем есть немного «от театра».

Я одела белое, совершенно гладкое платье, чтобы самой походить на валькирию. Филипп сказал мне комплимент по поводу моего туалета. Несмотря на все мои старания, ему редко нравились мои платья; почти всегда он окидывал их критическим взглядом и ничего не говорил. В этот день я видела, что ему доставляло удовольствие смотреть на меня.

Лес был, действительно, красив и соответствовал его описанию. По огромным скалистым глыбам, поросшим мхом, змеилась извилистая тропинка.

Мы стали карабкаться вверх. Филипп несколько раз брал меня за руку, а иногда, чтобы помочь мне перескочить с камня на камень, охватывал меня своими сильными руками. Наконец мы растянулись на траве, и я оперлась головой о его руку. Сосны окружали нас кольцом, подобно глубокому темному колодцу, который открывался в синее небо.

V

Я не раз ломала себе голову, чего хочет от меня Филипп. Собирается ли сделать меня своей любовницей или думает жениться на мне. Я любила в нем все, вплоть до этой неопределенности. Филипп должен был стать вершителем моей судьбы. Надо было, чтобы решение исходило от него одного. Я доверилась ему и терпеливо ждала.

Иногда более определенные намеки как будто проскальзывали в его словах. Филипп говорил: «Я должен свозить вас в Брюгге; это очаровательное место… и мы с вами еще ни разу не ездили никуда вместе». Мысль о поездке с Филиппом пленяла меня; я улыбалась ему с нежностью, но в следующие дни об отъезде уже не было речи.

Июль стоял знойный. Все наши друзья постепенно разъезжались кто куда. У меня не было охоты покидать Париж; это значило бы удалиться от Филиппа. Как-то вечером он повел меня обедать в Сен-Жермен. Мы долго сидели на террасе. Париж раскинулся под нашими ногами — черный океан, в котором отражались мерцающие звезды. Парочки смеялись в темноте. Пение доносилось из буковых аллей. Совсем близко около нас стрекотал кузнечик, навевая тихую дремоту. На обратном пути, в карете, он говорил мне о своей семье и несколько раз повторил: «Когда вы приедете в Гандумас… когда вы познакомитесь как следует с моей матерью»…

Слово «брак» ни разу не было произнесено между нами.

На следующее утро он уехал в Гандумас и провел там две недели, в течение которых много писал мне. Перед возвращением он прислал мне длинный рассказ, о котором я уже говорила. Он описал в нем свою жизнь с Одиль. Рассказ и заинтересовал и изумил меня. Я открыла в нем нового Филиппа, робкого и ревнивого, какого никогда не могла бы представить себе, и Филиппа циничного в моменты тяжелых душевных кризисов. Я поняла, что он хотел изобразить себя таким, каким был в действительности, с целью избегнуть в будущем тягостных неожиданностей. Но этот портрет не отпугнул меня. Какое значение имело для меня, что он ревнив? Я не собиралась его обманывать. Какое значение имело для меня, что ему доставляло иногда удовольствие встречаться с молодыми женщинами? Я была готова принять все.

Теперь все в его поведении, в его словах обличало его решение жениться на мне. Я была счастлива, и все же легкая тревога несколько отравляла мою радость. Мне казалось, что тень раздражения, которую я улавливала у него по временам, когда он слушал меня или смотрел, как я что-нибудь делаю, стала появляться все чаще и становиться все заметнее. Несколько раз случалось, что в течение вечера, начавшегося в полном духовном единении, он вдруг после какого-нибудь моего слова замыкался и становился печально-рассеянным. Я тоже смолкала и старалась припомнить, что я такое сказала. Все мои фразы казались мне невинными. Я силилась понять, что могло его так задеть, и ничего не находила. Переходы от настроения к настроению у Филиппа казались мне таинственными, неожиданными.