Претендентка на русский престол - [61]

Он не договорил. Узница вдруг простерла к нему руки движением столь отчаянным, что Петр, смешавшись, кашлянул.

– Христа ради, – умоляюще проговорила она, – о чем это вы все говорите? Я не понимаю!

Петр в растерянности оглянулся на своего секретаря. Тот прикрыл глаза, выразив на лице величайшую покорность воле Всевышнего, но не сказал ни слова.

– Ваша матушка скончалась, – нетерпеливо проговорил Петр. – Теперь я государь. Ясно вам?

– Умерла?! Так он был прав?.. – невнятно пробормотала узница. – Но как же… она? Как же я?! – И повалилась на постель без чувств.

* * *

Император и его секретарь растерянно глядели то друг на друга, то на беспомощно поникшую женскую фигуру.

– Вот те на, – пробормотал наконец Петр. – Не приказать ли воды принести?

Волков вздохнул и присел на краешек кровати, с удовольствием вытянув ноги.

– Ничего, государь. Подождем покуда. Дамские обмороки – это, знаете… – Он многозначительно прищелкнул пальцами.

Петр нерешительно улыбнулся в ответ.

– Напрасно я сам сюда пришел. Екатерина тут разобралась бы несравненно лучше. Не зря я ее называю госпожою разумных советов.

– Не уверен, – сухо возразил Волков. – В делах необоснованных претензий на престол надлежит разбираться самому самодержцу, а не его жене, какова разумна она бы ни была.

– Ну да, жена, – пробурчал император тоном капризного ребенка. – Екатерина сказывала, что еще в детстве какая-то гадалка посулила ей обладание тремя коронами; вот она по сю пору и лелеет свои честолюбивые замыслы, старается к их осуществлению, а я, супруг, ей не помеха, не утеха, не государь, не любовник… Она меня пугает, как вся эта непонятная страна!

Он осмотрелся настороженно, словно в углах этой теснейшей в мире камеры таились все призраки преисподней, и вдруг застонал, мученически заведя глаза:

– И здесь они! И здесь!..

Волков проследил его взгляд и опустил голову, пряча улыбку, ибо взор, который император устремил на образок Николая Чудотворца, мог быть сравним лишь со взглядом царя Ирода на Иоанна Крестителя.

– Полно, государь, – пробормотал Волков. – Хоть одна иконка должна быть в тюремной камере! Мы же печемся не токмо лишь о наказании преступников, но и о спасении их душ.

– Ну одна – пусть, – с трудом успокаивался Петр. – Но как вспомню, сколько их в церквях! Это злоупотребление, это расточительство, эта варварская пышность! Я издам указ, чтобы все образа, за исключением двух – Спасителя и Божьей Матери, были уничтожены. Велю также, чтобы русское духовенство бросило носить бороды и долгополое платье и впредь одевалось так, как одеваются протестантские пасторы.

– Этак вы скоро прослывете неприятелем веры российской, врагов наживете! – усмехнулся Волков.

– Если бы русские хотели мне зла, они давно бы это сделали, – отмахнулся Петр. – Да и разве я враг веры их? Я веротерпивец, не в пример покойной тетушке! То обедаю в обществе членов Святейшего синода, то навещаю католическую церковь францисканцев, то завтракаю у пасторов и подписываю план их новой церкви. И раскольников притеснять я бы воспретил!

Волков покорно кивнул. Подобное он уже не раз слышал, но привычно изображал на лице вежливый интерес, думая в эту минуту о чем угодно, только не о церковных реформах. Пожалуй, его равнодушия поубавилось бы, знай он, что у императора есть гораздо более внимательный слушатель… вернее, слушательница…

Узница вовсе не лишилась чувств. И не такое в жизни испытывать приходилось, чтобы хлопнуться в обморок от вести, которую давным-давно знала. Точнее, догадывалась, что сие вот-вот должно свершиться.

Еще когда ее задержали на заставе при въезде в Санкт-Петербург, заподозрила неладное. А как подумаешь, что всего этого можно было избежать, назовись она не тем именем, кое значилось в документах! На добывание этих документов было затрачено столько сил в Риме, здесь их никто не спрашивал. Квартальный отставной прапорщик, сидевший в караульне в худом колпаке и затасканном халате, из-под которого выглядывал красный, изрядно потертый военный кафтан, лениво спросил, кто едет, и проглотил бы любую ложь; при имени же княгини Дараган сонливость его как рукою сняло. Он вскочил и, испуганно оглядываясь на путешественницу, трусцой выбежал в сени, откуда воротился с двумя гренадерами и сержантом, велевшим ей идти в сани. И у нее, глупой, неразумной, еще мелькнула тщеславная мысль, что это, наверное, эскорт, определенный ей волею императрицы!

Один из гренадеров небрежно смахнул с козел кучера и занял его место, не обращая никакого внимания на отчаянные вопли поляка, который лишился всего своего имущества. Сержант и второй гренадер бдительно уселись обочь путешественницы. Какая-то шатающаяся фигура (небось страж заставы, бывший не очень трезвым) откинула рогатку, стоявшую на полуотломанном колесе. Кони понеслись… Вскоре они приехали прямыми, четкими, короткими улицами к Мойке; там пересели в ожидающую шлюпку. Едва поместились, сержант велел лодочнику: «Отваливай!» Мойкою выбравшись на Неву, шлюпка начала держать к зыбкому силуэту крепости и пристала к Невским воротам. И тут наконец-то путешественница поняла, что не эскорт сопровождал ее, а конвой. И всем ее честолюбивым замыслам пришел конец.