Претендент на царство - [41]

— Вы правы. Прежде всего я веду речь о воскрешении русской нации.

— Почему только русской? А другие народы?

Ордыбьев сдерживался, но чувствовалось, он возмутился. Я понимал, что разговор получается ненужным, даже опасным, но уже не хотел останавливаться. В конце концов, и мне было важно знать, какова будет реакция? Мы ведь никогда не уверены, как наше слово отзовётся, пока не узнаем, каково отношение к тем воззрениям, которые нам дороги, к тому пути спасения, который мы выстрадали и в который поверили — именно поверили!

Но сама ситуация заставляла осторожничать: я ведь не знал, чем могу разгневать истинного суверена здешних мест. И всё же решил идти до конца и, наверное, потому, что пережитые унижения и смертельные угрозы от «графа» и от злобного Шамиля избавили меня от страха, а обходительный, вполне контролирующий себя Ордыбьев совсем не внушал опасений.

Я начал издалёка, чтобы сгладить его раздражение:

— Вы знаете, Михаил Арсеньевич… ах, впрочем! — деланно спохватился я, — вас теперь следует называть Мухаммедом Арсановичем, ведь так?

— Называйте, как хотите, — раздражённо бросил он, но тут же подавил своё недовольство и даже поощрительно, благожелательно улыбнулся. Однако глаза — его чёрные непроницаемые колодцы — оставались ледяными. — Впрочем… ныне, хотя, конечно, и другие времена, и к прошлому возврата нет, мне думается, пора и нам возвращаться к истинным именам, а в целом, и тут вы правы, к национальным интересам и обычаям. Я слушаю вас… Поверьте, с громадным любопытством.

— Надеюсь, вы с этим согласитесь, — заговорил я скучновато, бесстрастно, как о само собой разумеющемся, стараясь не зацепить его самолюбие, — не станете возражать, что от Балтики до Тихого океана, на седьмой части всей земной суши, проще говоря, в нынешней Российской Федерации, основным, а главное, единственным языком общения является русский язык, один из пяти великих современных языков. Наверное, пяти, потому, что столько населённых континентов, не правда ли?

Ордыбьев шутки не принял.

— Так было не всегда, — заметил он.

— И вполне возможно, что так не будет в будущем. Если мы этим не озаботимся? Или если просто не захотим этого?

Я сделал паузу, которая затянулась.

— Продолжайте, слушаю вас, — наконец подтолкнул он меня, не желая отвечать на вопросы.

— Другого языка общения нету. Несмотря на сто народов, проживающих в России.

— Он может появиться.

— Да, алчущие известны: Америка, Китай. Впрочем, из-за их спин выглядывает ещё и Япония.

— Допустим. Вы, надеюсь, знаете, что население Сибири и Дальнего Востока за последние годы сократилось чуть ли не на десять миллионов, — строго произнёс Ордыбьев. — На этих пустых просторах осталось всего двадцать… повторю: только двадцать миллионов человек. Причём, на четверть — малые народности. В общем, не густо… совсем не густо! Между прочим, американцы дважды обращались к Кремлю с предложением продать им Сибирь. Как когда-то Аляску и калифорнийское побережье. Они могут и ультимативно потребовать! Так, как они поступают с Югославией.

— Вот поэтому-то я убеждён, что самой неотложной задачей государственного возрождения является создание в европейской части страны русской национальной республики. В этом мистическая, Божественная подсказка! Русь — стержень государства. Носительница единения и единства. Хранительница нашей общей российской цивилизации. Более того, главный бастион от любых посягательств. И обязательно с новой столицей. Да, обязательно!

— А что же Москва? — ядовито усмехнулся Ордыбьев.

— Напомню вам: в самом начале девяностых годов возникла Ассоциация городов Центральной России, куда Москву, где утвердилась вакханалия демшизы, не включили. Значит, во многих умах бродит идея русского национального спасения.

— И всё же… что с Москвой?

— Останется мегаполисом, как скажем, Нью-Йорк. Или Шанхай, или Рио-де-Жанейро, Сидней, Амстердам, Франкфурт, Милан. В общем, финансово-экономическим центром. А Санкт-Петербург, возможно, превратится в федеральный центр: армия, культура, законотворчество. Ему, кстати, имперский синдром, не исчезающий в наших сердцах, более присущ, чем Москве.

— Но ведь это практически то же самое, что предлагает небезызвестный Бжезинский! — волнительно воскликнул Ордыбьев. — Вы читали интервью с ним после выхода его нашумевшей книги «Мировая шахматная доска»? — Я согласно кивнул. — Там он предлагает план расчленения России на три части: европейскую, сибирскую и дальневосточную. Создать три государства…

— Псевдогосударства! — подчёркнуто вставил я. — Чтобы два из них, с неисчерпаемыми природными богатствами, мгновенно оказались под американским протекторатом.

— Именно! Вот именно! — восклицал Ордыбьев. — Тогда на чью же мельницу льёте воду? Какая разница между вами?

— Очень большая, принципиальная, — отвечал я, сдерживая эмоции. — Ни о каком расчленении и речи быть не может. Думать надо только о новой организации, о государственном преображении России, где во главу угла поставлены национальные интересы и духовное возрождение. Вновь подчёркиваю: воскрешение русской нации, с которой, думаю, при желании возродятся и все остальные народы. Вот именно это-то и непонятно