Преступный ход конем - [18]

– А я думал, что уже ответил на все вопросы, – вздохнул он. – Следователь меня битый час мучил, теперь вот вы…

Пришлось заверить, что я не отниму у него много времени.

Пока мы ехали, я успела изучить список телефонных звонков, полученный от участкового. Итак, между двенадцатью тридцатью и тринадцатью Лихарев говорил по телефону дважды – с братом Егором и с помощницей Евгенией. Именно в это время, по словам швейцара, у Лихарева вышла ссора с приятелем. Естественно, первым делом мне хотелось выяснить, о чем говорили братья.

Начала я, конечно, со стандартных вопросов. Как узнали о смерти брата? Когда виделись в последний раз? Не показалось ли что-то странным в его поведении? Егор держался уверенно. Он сидел на широком диване в гостиной, потягивал что-то из стакана и отвечал четко, без запинок и ожидаемых вздохов и ахов.

– Я ведь не сразу узнал о его смерти. Телефон отключил перед тем, как спать завалиться, чтобы не дергали по пустякам. Следователь сказал, что рано утром дозвониться до меня не смогли, пришлось вызывать в конюшню хозяина Арабеллы. Да если бы я знал, что такое случится, разве бы я стал мобилу вырубать?

Речь Егора звучала грубовато. Впечатление такое, что ему недостает образования. Или воспитания? Скорее всего, конечно, и того, и другого. Я решила отойти от первоначального плана и, вместо того, чтобы расспрашивать младшего Лихарева об отношениях с братом, поинтересовалась их родителями.

– Егор, вы уже оповестили родителей о смерти Романа?

– Странный какой вопрос, следователь о них даже не заикнулся, – хмыкнул Егор. – Оповещать некого. Родители умерли много лет назад, мы с Ромкой росли вдвоем. Не совсем вдвоем, конечно. Сначала жили с бабушкой, а когда Ромке исполнилось восемнадцать, бабушка тоже умерла. Вот тогда мы остались одни. Мне было почти пятнадцать. Ромке не разрешили оформить опеку, но он уговорил соседку тетю Машу, чтобы по бумагам вроде как она проходила опекуном. На самом деле мы жили самостоятельно. Ромка работал, я учился. Так и жили. А теперь вот я один.

– С тех пор ничего не изменилось?

Вопрос звучал вроде безобидно, но Егор неожиданно рассвирепел.

– И что с того? – чуть не зарычал он. – Да, ничего не изменилось. Да, мы по-прежнему живем с братом вдвоем. Что в этом такого преступного? Ни он, ни я не женаты, так почему нам не жить под одной крышей? Поодиночке разве лучше?

Честно сказать, такого напора я не ожидала.

– Егор, погодите. С чего вы так разволновались?

– А то вы не знаете! Уже наверняка по поселку слухи собрали: Егор такой, Егор сякой, Егор сидит у брата на шее. Ага, не надо делать честные глаза. Типа я поверю, что вы ни о чем таком даже не думали.

– Но я, правда, не понимаю, почему вы продолжали жить у брата, если так остро переживаете из-за сплетен. Приобрели бы собственное жилье. В конце концов, его можно было сдавать, а жить по-прежнему у брата. И сплетни прекратились бы, и вам с Романом расставаться бы не пришлось.

– Легко вам говорить, – запальчиво воскликнул Егор. – Откуда деньги взять, если я не работаю? Подрабатываю, да, но это ж так, копейки. Да Ромыч тоже особо не шиковал. Нет, денег у него всегда было побольше моего, но тоже, скажем прямо, не миллионер. Все равно экономил жестко.

– Простите за назойливость, но раз уж вы сами завели об этом разговор, не могу не спросить. Так почему вы не работаете?

– Я работаю! Просто сейчас у меня временный кризис, поэтому я здесь. Брат разрешил пожить у него. Может, я на родине черпаю вдохновение?

– Вы художник? – уточнила я.

– Композитор, – не без гордости ответил Егор. – Группу «Фенваг» знаете? Моя композиция в их третьем альбоме. Они, правда, ее адаптировали к своим инструментам, но получилось не хуже оригинала.

– Давно это было? Когда альбом вышел?

Егор назвал год, и я чуть не свалилась с кресла. Шесть лет назад! Ничего себе временный кризис. Да у нас в стране не каждый экономический кризис на столько затягивается. «Ты, брат, просто лентяй», – мысленно припечатала я.

– Вы по образованию композитор? – Я задала вопрос только для того, чтобы скрасить неловкость, возникшую после признания Егора.

– Да, у меня музыкальное образование, – гордо ответил он и пустился в воспоминания: – Сначала мама настаивала, чтобы я ходил в музыкальную школу. Потом Ромка принял эстафету, начал меня по частным учителям гонять. Инструмент мне заменил на более современный, уроки дополнительные оплачивал. Это же он настоял на том, чтобы я не бросил музыку. Ромка почему-то всегда был уверен, что я стану композитором. Я, конечно, тоже этого хотел, но, когда пацаном был, знаете, кочевряжился, пару раз действительно чуть не бросил. Вообще-то сочинять за роялем – единственное, что мне по-настоящему удается. А еще Ромка всегда говорил, что у меня талант.

Последние слова прозвучали глухо. Ничего удивительного, Егор пытался справиться со слезами. Я не мешала ему. Впервые с начала нашего разговора в словах Егора зазвучало личное, то, что принадлежало только ему. То, что он не собирался демонстрировать посторонним.

Я смотрела на него и пыталась определиться с отношением к этому молодому человеку. Впечатление было двойственным. С одной стороны, брат Лихарева довольно успешно играл роль убитого горем. С другой же стороны, он одновременно вел себя как журналист, обсуждающий чужую смерть. То он кичится, что не в состоянии заработать себе на пропитание, то впадает в ностальгию по детству. Противоречивый человек, ничего не скажешь.