Преступники и преступления с древности до наших дней. Гангстеры, разбойники, бандиты - [39]
Но я не отставал.
— Пусти, не дай издохнуть! У меня деньги есть. Возьми, коли так не пускаешь.
Этот аргумент смягчил сторожа.
— Ну, вались! — сказал он, давая дорогу, и, обратясь к чухонцу, громко пояснил: — Бродяга!
Я вошел и непритворно стал прыгать и колотить нога об ногу, так как чувствовал, что они невозможно прозябли. Все засмеялись. Я притворился обиженным.
— Походили бы в этом, — сказал я, сбрасывая с ноги галошу, — посмеивались бы!
— Издалека?
— С Колпина!
— В поворот?
— Оно самое. Иду стрелять,[43] пока што…
— По карманам? — засмеялся сторож.
— Ежели очень широкий, а рука близко… Водочки бы, хозяин! Иззяб!
— А деньги есть?
Я захватил с собою гривен семь мелкой монетой и высыпал теперь их на стол.
— Ловко! Где сбондил?
Я прикинулся снова и резко ответил:
— Ты не помогал, не твое и дело…
— Ну, ну! Мое всегда дело будет! Садись пей! Стефка, налей келишек!
Сидевшая подле чухонца женшина взяла полуштоф и тотчас налила мне стаканчик.
Я чокнулся с чухонцем, выпил и полез в чашку, где были накрошены свекла, огурцы и скверная селедка — что-то вроде винегрета.
Сторож, видимо, успокоился и сел против меня, снова взявшись за трубку.
Чухонец с голубыми глазами ребенка стал меня расспрашивать.
Я вспомнил историю одного беглого солдата и стал передавать ее, как свою биографию.
Сторож слушал меня, одобрительно кивая головой; чухонец два раза сам налил мне водки.
— А где ныне ночевать будешь? — спросил меня сторож, когда я кончил.
— В Лавре! — ответил я.
— Ночуй у меня, — вдруг к моей радости предложил мне сторож, — завтра пойдешь вот с ним! — он кивнул на чухонца.
Я равнодушно согласился.
— Сразу в наши записаться хочешь! — засмеялся сторож. — Ну, что ж! — и он назвал всех.
— Меня Павлом зови. Павел Славинский, я тут сторожем. Это дочки мои: Анна да Стефка — беспутная девка! Ха-ха-ха, а этого Мишкой. А теперь иди, покажу, где спать тебе!
Я простился со всеми за руку, и он свел меня в угол за печку.
Там лежал вонючий тюфяк и грязная подушка.
— Тут и спи! тепло и не дует! — сказал он и вернулся в горницу.
Я видел свет и слышал голоса.
Потом все смолкло. Мимо меня прошли дочери хозяина и скрылись за дверью.
Павел с Пояненом о чем-то шептались, но я не мог разобрать их голосов.
Вдруг дом содрогнулся от ударов в дверь.
Я насторожился.
В ту же минуту на меня пахнул холодный воздух и раздался оглушительный голос:
— Водки, черт вас дери!
— Чего орешь, дурак! — остановил его Павел.
— Дурак! Вам легко лаяться, а я, почитай, шесть часов на шоссе простоял.
— А чего стоял?
— Чего? Известно чего: проезжего ждал!
— Ну, дурак и есть! — послышался голос Мишки. — Ведь было сказано, пока наших не выпустят, остановиться надо.
— Го, го! Дураки вы, если так решили. Остановитесь, все скажут — они и душили! А их выручать надо.
— Жди, дурак! У них там завелся черт Путилин. Все вынюхает.
— А я ему леща в бок.
Я тихо засмеялся.
Они продолжали говорить с полной откровенностью.
— А у Сверчинского кто?
— Сашка с Митькой.
— А они как решили?
— Да как я! Душу… — пришедший грубо расхохотался… — Значит, к тебе и добра не носить? а?
— Зачем! Носить можешь. Я куплю.
— Ну, то-то! Так бери!
И на стол упало что-то тяжелое.
— Постой! — вдруг сказал Мишка, и я услышал его шаги.
Я тотчас раскинулся на тюфяке и притворился спящим. Он нагнулся и ткнул меня в бок.
Я замычал и повернулся. Он отошел.
— Что принес? — почти тотчас раздался голос Павла.
— А ты гляди!..
Послышался легкий шум, что-то стукнуло, потом раздалось хлопанье по чему-то мягкому, и все время шел разговор отрывочными фразами.
— Где достал?
— А тебе што?
— Нет, я так. Дрянь уж большая.
— Скажи, пожалуйста, дрянь! За такую дрянь по 100 рублей платят!
— Где как, а у меня красненькую…
— Красненькую! Да ты жид, што ли!
И тут поднялся такой гвалт, что от него впору было проснуться мертвому.
— Тише вы, дьяволы! — закричал, наконец, Мишка. — Ведь тут… и он не договорил, вероятно, сделав жест.
— А ну его! — отозвался хозяин. — Он нашим будет. Ну, 20 рублей и — крышка!
Они опять стали кричать. Потом на чем-то поладили.
— Ну, пошел, — сказал пришедший.
— Куда?
— А к соседу пить. Идем, што ли…
— Можно! — отозвался хозяин А ты?
— Кто же дом постережет? — ответил Мишка. — Нет, я останусь!
— Как хочешь…
— Ха-ха-ха! — загрохотал гость. — Он не соскучится.
— Мели, мели!.
Послышалось шарканье ног, пахнул холодный воздух, хлопнула дверь — и все стихло.
Через минуту Мишка прошел мимо меня и стукнул в дверь, за которую ушли девушки.
— Стефа! — окликнул он. — Иди! Никого нет…
Он отошел. Почти тотчас скрипнула дверь, и мимо меня мелькнула Стефания, босиком, в длинной холстинной рубашке.
Раздался звук поцелуя.
— Куда отец ушел?
— С Сашкой в 9-й нумер! До утра будут.
И снова раздались поцелуи и несвязный шепот. Интерес для меня кончился, и я заснул. Еще было темно, когда Мишка разбудил меня и сказал:
— Я иду в город. Иди и ты!
Я тотчас вскочил на ноги.
Мишка, с детскими, невинными глазами, производил на меня впечатление разбойника.
Самого Славинского не было. Стефания лениво нацедила какой-то коричневой бурды в кружку, предложив ее мне вместо кофе.
Я выпил и взял картуз.
Мишка задержался на минуту, потом догнал меня.
