Преступница - [3]
На другой день разнесся слух в городе, что такой-то купеческий сын пропал; на третий рыбаки нашли его тело в версте за городом вниз по течению реки — и все подумали, что несчастный утопился с тоски по мне. Да, точно, я утопила его. — Прошло несколько времени. Дворник, на которого я боялась взглянуть, и бегала, завидя издали, отошел от нас, прогнанный батюшкою за неисправность и леность. Няня по обещанию ушла на далекое свое богомолье. Я мало-помалу возобновила обыкновенные свои занятия, старалась более углубляться в размышление. Чрез несколько времени во мне осталась только некоторая робость, иногда задумчивость беспредметная; в сии-то последние минуты страшное происшествие представлялось в моем воображении, и я приходила в трепет.
Но наконец я успокоилась почти совершенно, не переставая, однако ж, лить слезы об несчастном юноше… вдруг сказывает мне горничная девушка вечером, что меня спрашивает кто-то у задней калитки. Я пошла, и вижу высокого мужика, широкоплечего, с свирепым взглядом, раскрасневшимся лицом, в изодранном кафтане. Боже мой! кого я узнала! Это был дворник, пьяный. «Ну, сударка, я пришел к тебе в гости»… «Дерзкий! как смеешь ты говорить так со мною?»… — «Тише, голубушка, разве забыла ты, что весною я спас тебя от кнута и поселения». — «Что ты говоришь? Я не знаю. Это нянин грех». — «А няня говорила — твой. Ну, да вы сочтетесь с нею, люди свои, мне дела нет; ты дай мне только теперь денег, святая душа на костылях, — коли хочешь, чтоб я молчал и не донес сейчас на тебя в суд». — Что мне было делать? Как могла я оспорить злодея, которому выгодно было не верить мне? Няни не было в городе, и она не могла воротиться ближе года. Я решилась, щадя честь свою и родительскую, не начинать тревоги из требования, которому легко удовлетворить было можно, не оглашать дела, к счастию, сокрытого и забытого, и отдать дворнику свои карманные деньги. «На, — сказала я ему, принеся их из дома, — возьми все, что у меня есть, и не знай меня больше». — Он ушел. Домашние, видевшие меня у калитки, подумали, что я подала милостыню ему или послала ее с ним какому-нибудь нищему семейству, как делывала часто, и нимало не удивились моим разговорам.
Но с сего времени утратилось мое спокойствие. Я увидела бездну, на краю которой стояла с извергом подле себя. Я трепетала при малейшем шорохе и стуке: затопает ли лошадь, скрыпнет ли дверь, войдет ли незнакомый человек; во всяком слове, мне казалось, был какой-нибудь намек на меня. Я боялась гулять одна по саду, не могла ни молиться, ни читать, ни думать. По целым часам сидела склавши руки, без всякой мысли, с одним страхом. Родители подумали, что я занемогла, и стали меня лечить, но не вылечили: лютый червь точил мое сердце, мой мозг. — Образ задохшегося купца сменился в моем воображении отвратительным образом дворника. Я беспрестанно смотрела на дверь и как будто дожидалась его, и дождалась: он пришел опять. «Ну, голубушка, ты дала мне намедни денег, стало быть, точно я схоронил твою беду: на что б тебе расплачиваться за няню — и запираться поздно, наша монахиня. Те деньги вышли. Давай мне еще». Я бросила ему, что принесла с собою, зная наперед об его требовании. «Нет, этого мало». — «У меня нет больше». — «Сними кольцо с руки, вынь серьги из ушей. Кресты да перстни те же деньги». Я отдала ему все и стремглав убежала, как от дьявола, который приходил вытягивать мою душу.
С сих пор мысли мои обратились на один предмет: как бы набирать больше всякой всячины и удовлетворять поскорее требованиям дворника, который стал посещать меня чаще и чаще. Я сама уже заранее устраивала так, чтоб свидания происходили скрытнее, отпирала калитку в назначенное время, подкладывала подарки. Все вещи свои, которыми могла располагать незаметно, я передавала ему: и гребни, и булавки, и перстни, и платки, и шали; и матушка стала замечать, что я всегда хожу в одном и том же платье. — Я истощила все предлоги, под коими испрашивала прежде денег у батюшки, и он с неудовольствием выговаривал, что я уже слишком много употребляю на свои благодеяния. — На достойные благодеяния употребляла я их! — Между тем дворник приобрел надо мною большую и большую власть. Я не смела выговорить пред ним слова и повиновалась его взгляду. Как он был страшен! Взглянув на него, я всегда готова была решиться на все, лишь бы только скорее избавиться от его ненавистного присутствия. Он замечал это, и дерзость его увеличивалась в той же мере, как увеличивалась моя покорность.
Однажды я могла припасти ему только один старый шейный платок — он рассердился. «Клянусь богом, — сказала я ему, упавши в ноги, — что не могу ничего дать больше. И так хожу я уж оборванная…» — «Крадь!» — закричал он. «Как! я стану красть!» — «А разве душить людей лучше? — Ты одна у отца с матерью, нынче ли, завтра ли все будет твое. Они и сами рады бы отдать все, лишь бы спасти тебя от гибели. Слушай: я скоро перестану ходить к тебе, мне надо идти к барину в Москву за паспортом. Это, может быть, в последний раз». Как я услышала это слово: в последний раз, — я обеспамятела от радости: мне казалось, что все мои несчастия кончились.
«Убийца» с подзаголовком «анекдот» впервые напечатан в «Московском вестнике» за 1827 г., ч. V, № XX, с. 374–381; «Возмездие» — там же, ч. VI, № XXIV, с. 404–407 со следующим предисловием: «(Приношу усердную благодарность А. З. Зиу, рассказавшему мне сие происшествие. В предлагаемом описании я удержал почти все слова его. — В истине можно поручиться.При сем случае я не могу не отнестись с просьбою к моим читателям: в Русском царстве, на пространстве 350 т. кв. миль, между 50 м. жителей, случается много любопытного и достопримечательного — не благоугодно ли будет особам, знающим что-либо в таком роде, доставлять известия ко мне, и я буду печатать оные в журнале, с переменами или без перемен, смотря по тому, как того пожелают гг-да доставляющие.) М.
Михаил Петрович Погодин (1800–1875) — историк, литератор, издатель журналов «Московский вестник» (1827–1830), «Московский наблюдатель» (1835–1837; совместно с рядом литераторов), «Москвитянин» (1841–1856). Во второй половине 1820-х годов был близок к Пушкину.
Исторический эпизод, положенный в основу трагедии, подробно описан в «Истории государства Российского» Н. М. Карамзина, к которой восходит множество исторически достоверных деталей, использованных Погодиным. Опирался Погодин и на летописи. Основные вымышленные события и лица указаны им самим в предисловии. Кроме того, участие в вымышленной фабуле приписано некоторым историческим фигурам (Упадышу, Овину и др.); события, происходившие в разное время на протяжении 1470-х годов, изображены как одновременные.Сам Погодин так характеризовал свою трагедию в письме к Шевыреву: «У меня нет ни любви, ни насильственной смерти, ни трех единств.
В «Адели» присутствуют автобиографические мотивы, прототипом героини послужила княжна Александра Ивановна Трубецкая, домашним учителем которой был Погодин; в образе Дмитрия соединены черты самого Погодина и его рано умершего друга, лидера московских любомудров, поэта Д. В. Веневитинова, как и Погодин, влюбленного в Трубецкую.
Повесть была впервые напечатана в альманахе «Урания» за 1826 г. Написана в Знаменском летом 1825 г. После событий 14 декабря Погодин опасался, что этой повестью он навлёк на себя подозрения властей. В 1834 г. Белинский писал, что повесть «Нищий» замечательна «по верному изображению русских простонародных нравов, по теплоте чувства, по мастерскому рассказу» (Белинский В. Г. Полн. собр. соч., т. 1, с. 94).
B. Г. Белинский так характеризовал эту повесть: «„Невеста на ярмарке“ есть как будто вторая часть „Черной немочи“, как будто вторая галерея картин в Теньеровом роде картин, беспрерывно восходящих чрез все степени низшей общественной жизни и тотчас прерывающихся, когда дело доходит до жизни цивилизованной или возвышенной».
«– Ничего подобного я не ожидал. Знал, конечно, что нужда есть, но чтоб до такой степени… После нашего расследования вот что оказалось: пятьсот, понимаете, пятьсот, учеников и учениц низших училищ живут кусочками…».
В первый том наиболее полного в настоящее время Собрания сочинений писателя Русского зарубежья Гайто Газданова (1903–1971), ныне уже признанного классика отечественной литературы, вошли три его романа, рассказы, литературно-критические статьи, рецензии и заметки, написанные в 1926–1930 гг. Том содержит впервые публикуемые материалы из архивов и эмигрантской периодики.http://ruslit.traumlibrary.net.
В восьмом (дополнительном) томе Собрания сочинений Федора Сологуба (1863–1927) завершается публикация поэтического наследия классика Серебряного века. Впервые представлены все стихотворения, вошедшие в последний том «Очарования земли» из его прижизненных Собраний, а также новые тексты из восьми сборников 1915–1923 гг. В том включены также книги рассказов писателя «Ярый год» и «Сочтенные дни».http://ruslit.traumlibrary.net.
В четвертом томе собрания сочинений классика Серебряного века Федора Сологуба (1863–1927) печатается его философско-символистский роман «Творимая легенда», который автор считал своим лучшим созданием.http://ruslit.traumlibrary.net.
Христианство – основа русской культуры, и поэтому тема Пасхи, главного христианского праздника, не могла не отразиться в творчестве русских писателей. Даже в эпоху социалистического реализма жанр пасхального рассказа продолжал жить в самиздате и в литературе русского зарубежья. В этой книге собраны пасхальные рассказы разных литературных эпох: от Гоголя до Солженицына. Великие художники видели, как свет Пасхи преображает все многообразие жизни, до самых обыденных мелочей, и запечатлели это в своих произведениях.