Преступление - [18]

Он промочил ногу, перебираясь через ручей в каньоне. Пока обсыхал, появилась девочка. Они подурачились какое-то время, а потом это и случилось. Она обнаружила на одежде кровь и стала его обвинять. Он пытался заставить ее пообещать, что она ничего не расскажет своей матери. Та злилась, всячески изворачиваясь и довела его до белого каления. В конце концов он ее тряхнул хорошенько. Она пообещала, и он пошел…

— Погоди минутку, Боб, — попросил я. — Покажи мне, как ты ее тряхнул. Встань-ка лучше.

Он встал, вытянул руки и показал, как будто схватил кого-то. Я дал знак фотографу. Тот присел прямо перед ним и сделал снимок.

Подобные снимки, как вы знаете, искажают черты, придавая объекту весьма зловещий вид. С сигаретой, зажатой в углу рта, и с руками, хватающими воздух, малый смотрелся как какой-нибудь Чудовище Билл из Киллердилл.

Мы испробовали еще несколько ракурсов, а потом уселись и продолжили разговор.

— Ну, теперь, Боб, давай проверим, правильно ли я тебя понял. Ты пошел к полям для гольфа, на другую сторону каньона, через лес, потом полем и опять перелеском. Ну и так далее. Всего около четырех миль — и на всем пути никого не встретил? Ни навстречу, ни в другую сторону?

— Не-а. Думаю, нет. Может, и встречал кого, но не заметил.

— Дальше ты подошел к тому холму перед полем, что за четверть мили, и решил, что спускаться не стоит. И валялся там, совершенно без дела, больше трех часов. Зачем? Почему ты не вернулся домой?

Он дернулся нетерпеливо:

— Я же говорил. Я уже шесть раз говорил. Не мог я идти домой. Я ведь вроде как пошел в школу, и мне нельзя было вернуться раньше времени.

— Ну да, конечно. Разумеется. А не мог кто-нибудь тебя там видеть? Там что — ни дорог, ни жилья?

— Не знаю, видел кто меня или нет. Я сказал, что сам никого не видел.

— Понятно. Извини меня. Боб, за дырявую память. Я не хотел тебя злить, просто, если я тебя пойму неправильно, меня могут уволить.

— Да ладно, — произнес он нехотя.

— Так, теперь эта девочка, Джози. Надо думать, ты знаешь, что она уже вступала в сношения несколько раз. С тобой только один, да? Один-единственный…

— Да! Сколько можно говорить!

— Ты хотел бы, чтобы это случилось снова? Ты ее просил?

— Я и в первый-то раз не хотел! Только после того, как она стала… э-э…

— Как ты думаешь, как бы она поступила, если б ты попробовал снова? Разозлилась?

— Может быть. Откуда мне знать? Да какая разница? Я н-не хочу о ней говорить. Как бы вы себя чувствовали, если б кто-то, кого вы знали всю жизнь, кого видели каждый день и, может, еще думали, что она с приветом и вечно суется куда не просят, и вдруг… — Он отвернулся и затих. Потом сказал: — Она была к-красивая. Я… я и Джози, мы всегда нравились друг другу.

— Естественно. Конечно. Ну, Боб, а как…

Я опять заставил его все повторить. Это была копия предыдущих рассказов. А нет ли в этом чего-то странного? Если бы он говорил правду, не должны ли были версии хоть немного отличаться?

А его рассказ больше походил на выученный наизусть.

— Боб, еще несколько вопросов… Раз уж ты оказался так близко от поля, что ж ты не пошел туда? В конце концов…

— Мистер, я же вам все объясняю и объясняю! Потому что бесполезно! Я сверху все видел и ясно понял, что работы там мне не будет.

— Но, Боб, откуда ты знаешь? И ты бы ничего не потерял. Мог выпить газировки, пообщаться с ребятами и убить время.

Он нерешительно облизнул губы. Пока вопросы касались основного, того, что произошло между ним и девицей, — он говорил ясно и открыто; но эти уходы в сторону — формально менее важные, — казалось, сбивали его с толку.

— Я же вам говорил. Не хотелось мне пить. И общаться не хотелось.

— Ты заметил кровь на брюках? И подумал, кто-нибудь может спросить?

— Ну да! Вроде того.

— Но ты должен заметить пятно раньше, до того, как отправиться…

— Ну да! Я же вам говорил.

— Ну а раз ты не хотел никому попадаться на глаза, зачем же ты пошел…

— А куда мне еще идти? И я не говорил, что не хотел никому попадаться на глаза! Ну, может, и не хотел. Но если б я мог там что-то заработать, то я…

— Угу. Понятно. Ну вот — ты в четверти мили от поля. Смотришь вниз и видишь игроков и мальчиков-подносчиков мячей. Так?

— Я их видел, но не так, чтобы узнать. Я просто посмотрел, что там происходит, — и понял, что нет смысла туда идти.

— Тогда — вдруг кто-то из них тебя видел? Не узнал, но…

— Нет! Я вам говорил. Я их мог видеть, а они меня нет.

— Ты старался, чтобы тебя не увидели?

— Да!

— Но почему, Боб?

— Господи, мистер, ну я же вам говорю! Я же не собирался просто так туда идти, и когда я увидал, что игроков там раз-два и обчелся и работы не светит, так зачем же мне это все. Я же объяснял…

— Да. Понятно, — согласился я.

Я и в самом деле понял. Это было нелогично, но правдоподобно, поставь вы себя на его место. Он объяснял необъяснимое, поступки, вызванные чувством, а не разумом, и, насколько мог, в этом преуспел. Раз ребенком я насыпал соли в сахарницу и тем же вечером, за ужином, — а я был единственным, кто сыпал сахар в чай, — плевался в свою чашку. Что это, идиотизм? Конечно, если смотреть с позиций сегодняшнего дня. Но в то время мне это казалось совершенно нормальным. Я не мог бы объяснить вам, зачем я это сделал, но я не мог поступить иначе.