Преступление капитана Артура - [48]

– Не горит ли уж, полно, Чичестерский собор, дорогой мой Руперт? – спросил он иронически.  – И вы не прискакали ли за пожарной трубой? Она стоит на мызе, если не ошибаюсь, а ключи от сарая у садовника Джека. Можете обратиться к нему, если хотите! Он выдаст вам ключи.

Майор засмеялся и в то же время пристально посмотрел на баронета.

– Берегите ваше красноречие для тех, которые могут достойно оценить его,  – ответил ему с сердцем молодой человек.  – Чичестерский собор может сгореть до основания, да и вы вместе с ним: меня это не тронет.

– Вы – олицетворенная признательность, мой дорогой Руперт,  – пробормотал майор.

– Пусть сгорит хоть весь Чичестер – мне-то какое дело? – продолжал баронет.  – Я ведь самый счастливый человек во всем Суссексе: у меня будет самая красивая жена!

– Как? Самая… красивая… жена? – повторил за ним Варней.

Майор останавливался после каждого слова и потом раскрыл глаза, как будто растерялся совсем от изумления. Сэру Руперту сделалось, наконец, уже неловко под этим странным взглядом.

– Не смотрите так на меня! – проговорил он с яростью.  – Я не чудовище, не сиамский близнец, не свинья с женской рожицей… вы не платили шиллинга, чтобы увидеть меня?… Вот что я вам скажу – мне не нравится способ обращения со мной, и я долго не вынесу подобного давления… Я вовсе не хочу, чтобы меня тиранили именно потому, что я не получил того образования, какое бы мне следовало получить при моем знатном происхождении… не хочу больше слушаться ничьих приказаний, не хочу быть осматриваемым, как редкий зверь в зверинце, каким-нибудь майором без копейки в кармане, которому угодно было поселиться у нас… слышите ли вы это? Я не могу терпеть дальнейших унижений!

Дрожащий голос Руперта возвысился до крика, исполненного бешенства. Майор пустил спокойно несколько клубов дыма и тогда только обратил внимание на Лисля и на его слова.

– Опомнитесь, сэр Руперт,  – произнес он спокойно.  – Вот уж второй раз как вы оскорбляете меня у себя в доме. Так как вы последний, кому я мог бы простить обиду, то я пользуюсь случаем, чтобы сделать вам кое-какие увещания, которые, наверно, произведут на вас желаемое действие. Прежде всего прошу вас вернуться к предмету, о котором вы только что сейчас упомянули. Вы говорили о какой-то женщине – о самой красивой женщине во всем Суссексе; не угодно ли вам объяснить, что вы хотели этим сказать?

– Что я хотел сказать! – воскликнул баронет.  – Я хотел заявить вам, что я предложил руку мисс Оливии Мармедюк, которая приняла мое предложение и будет леди Лисль по прошествии месяца; слышали?… Она будет обвенчана со мной!

– Вы поступили слишком опрометчиво, милый Руперт,  – заметил майор с загадочной улыбкой,  – если б вы не поспешили, а сперва посоветовались с вашим опытным другом, то избавили бы девушку от разных затруднений… Ну, это не беда; дети во многих случаях остаются детьми; вы сделали ошибку, и мы поговорим еще с вами сегодня.

Сэр Руперт не стал слушать и вышел из оранжереи, стукнув стеклянной дверью. В передней подбежала к нему маленькая собачка, которую он с гневом оттолкнул ногой; собачка завизжала, чем заставила Клерибелль выглянуть из гостиной.

– Я прошу вас очистить мой замок от собак,  – сказал баронет матери,  – в нем будет через месяц новая госпожа!

– Что ты хочешь сказать? – спросила мать.

– Что я хочу жениться по прошествии месяца! Вы смотрите с таким глубоким удивлением, что можно бы подумать, будто я не имею права выбрать жену.

– Да, ты мог бы действительно поступать рассудительнее,  – ответила она.

– А! Ну да, я бы должен был испросить предварительного согласия у вас, у майора Варнея да еще у Артура, вашего любимца. Я скажу вам одно: вы хотите забрать меня положительно в руки, но я вам не поддамся! И хочу поступать вполне самостоятельно!

Миссис Вальдзингам отвернулась, не промолвив ни слова, и вернулась в гостиную. С некоторых пор между нею и ее старшим сыном установились какие-то натянутые отношения, которые с каждым днем удаляли их больше и больше друг от друга. Клерибелль горько плакала, потеряв его, но со дня возвращения его ей пришлось страдать несравненно сильнее, замечая, что он далеко не достоин ее ласки и любви. Четырнадцать лет, проведенные им в обществе мрачного браконьера, так изменили первоначально мягкий характер ребенка, что мать приходила в ужас по мере того, как она узнавала его ближе и ближе. Она старалась видимо скрыть свое охлаждение, но Руперт замечал, что происходит с ней. Гнев его не прошел, и после сцены с матерью весь этот день он ходил мрачный, как туча, несмотря на сознание, что мисс Оливия Мармедюк будет его женой. Недалекому уму его казалось, что глубокое спокойствие майора доказывает трусость, и он вывел из этого, что может поступать с ним, как только ему вздумается. В продолжение дня баронет искал случая задеть и оскорбить хоть чем-нибудь майора; он хвастался своим богатством и сильно издевался над бедностью других; после обеда Руперт стал расхваливать свои вина и спрашивал Варнея: пил ли он хоть когда-нибудь подобное бордоское во время своего пребывания в Бенгалии? Ободренный уступчивостью и кротостью майора, он делался все более заносчивым и дерзким. Когда же миссис Вальдзингам упрекнула его за его неумение обращаться с гостями, он громко рассмеялся и ответил на это, что майор готов вынести всякие принижения, чтобы не упустить из рук все им захваченное, и вообще слишком любит богатство и комфорт, чтобы гневаться за дерзости.