Преступление и наказание в России раннего Нового времени - [28]

.

В центре также надзирали за судьями с помощью многочисленных повторов в документах. Эта черта московской приказной системы дает современным историкам основание для того, чтобы охарактеризовать ее как детскую и отсталую[140]. Поскольку документы повторяли, по большей части дословно, содержание предыдущих частей дела, то в результате они разрастались до невообразимых размеров, и историки (как и, несомненно, чиновники той эпохи) с трудом отыскивают в них порцию новой информации, в частности указания о дальнейших действиях. В своих ответах воеводам центральные приказы следовали детально разработанной письменной культуре. Так, стремясь добиться у одного из подозреваемых признания в измене, Разрядный приказ в 1664 году последовательно инструктировал воеводу следующим образом: попросить его записать обвинение, запечатать и отдать воеводе, если же он неграмотен, то ему должен помочь его духовный отец, после отправить записанное в Москву. Если обвиняемый отказывался признаваться духовному отцу, то он должен был рассказать об этом воеводе наедине. Если и после этого следовал отказ, то его следовало пытать. Ответ воеводы представлял собой дословное повторение приказов, а затем по пунктам ответы на каждый из них[141]. Результат этих процедур казался бессмысленно механическим, но он служил важным целям.

Во-первых и прежде всего, подобные повторения способствовали тренировке судей в юридических вопросах. Протоколы дел постоянно описывают, как дьяки или подьячие читают судьям дело, а те принимают решение (даже если дьяк, как и любой хороший помощник руководителя, в общих чертах доносил до него, что надо делать). Нет оснований считать, что подобные изложения процесса не отражают реальность. Если судьи уделяли хоть немного внимания происходящему в суде, то им приходилось постоянно сталкиваться с описаниями основных судебных процедур (как проводить допросы отдельных лиц и опрашивать местное население, как переходить к пытке) и принятых способов действия. Постоянно вбивая юридические нормы и процедуры в голову воевод, центр таким образом обучал их. В подобных ситуациях такой метод не нов. Мэттью Иннс утверждает, что капитулярии Карла Великого также были направлены на информирование судей на местах о законах и легитимных процедурах. В некоторых уголовных делах надзор османских военных судей за работой провинциальных судей осуществлялся в таком же избыточном формате. Даже в Новое время управление британскими колониями столкнулось с двусторонней проблемой: с необходимостью привнести в традиционное правосудие местного африканского населения принципы «верховенства закона» (Rule of Law) и осуществить это при посредстве колониальных администраторов, не обладавших юридическими знаниями. Поэтому для их пользования было создано необычайно детальное изложение британских законов, с помощью которого они затем должны были обучать и своих африканских подчиненных[142].

Составление столь подробных дел служило и другой цели. Оно заполняло лакуну, которая могла возникнуть при частой смене служащих или если процесс растягивался на долгий срок. В исследовании об использовании прямой речи в московских судебных документах Дэниэл Коллинз показал, что новые дьяки и судьи нуждались в том, чтобы их ввели в курс дела, и даже если личный состав суда не менялся, то им могло быть не так просто удержать в памяти детали дела, если оно затягивалось. Когда дело доходило до вынесения приговора, дьяки подготавливали полное дело, включавшее в себя все документы полностью и необходимые выписки из законов. После чего они зачитывали дело вслух, хотя, вероятно, чтобы чтение не затянулось надолго, перескакивали к последним по времени и наиболее релевантным материалам. Но известные прецеденты ясно говорят о том, что вердикт мог быть вынесен только на основе «слушания» дела, в том числе экстрактов из законодательства. Коллинз отмечает: «При выслушивании (или иногда также чтении) дела все свидетельские показания представлялись в сравнительно не аналитическом режиме прямой речи, и весь процесс как бы буквально проходил перед глазами судей»[143].

Другие судебные системы раннего Нового времени руководили судами похожими способами. Улинка Рублак описывает «необычайно тесное» взаимодействие в Вюртемберге XVI–XVII веков профессиональных юристов при дворе герцога и местных судей-непрофессионалов, которые наследовали должность или получали ее как синекуру. В частности, в уголовных делах вюртембергские судьи были обязаны предоставлять судебные протоколы, запрашивать разрешение на применение пыток и исполнение наказаний и консультироваться у университетских юристов; «вопросы для подозреваемых также часто предварительно формулировались вышестоящим советом или юристами Тюбингенского университета»[144]. Московские воеводы не могли обратиться к университетам, которых в России еще не существовало, зато приказные дьяки вполне справлялись с этой ролью.

Угрозы и наказания также стимулировали воевод и подведомственных им чиновников применять единую процедуру и единообразно исполнять закон. Связь между судьями на местах и центром не всегда заключалась в перечислении последствий небрежения законом, но о них воеводам было хорошо известно из других источников. Судебники 1497, 1550, 1589 годов в значительной степени были посвящены формализации судебного процесса, установлению пошлин за процедуры, наказанию судей и дьяков за лихоимство, а участников процесса – за нарушение судебных норм. Громадная десятая глава Соборного уложения (в ее состав вошло 287 статей, что составляет около трети от 967 статей во всем кодексе) развивала данную тенденцию. Более того, в наказах воеводам, которые они получали при назначении, строго оговаривалось, что неповиновение царским указам или иные нарушения повлекут за собой «великую опалу», «погибель», конфискацию земель, штрафы или даже хуже – наказание («что царь укажет»). Отдельные указы и судебники также формулируют подобные санкции. Как мы разберем более подробно в главе 4, государство выполняло подобные угрозы, наказывая чиновников, допустивших злоупотребления, и, поступая так, предупреждало остальных.