Преследуя восход - [38]

Он заколебался, остановился и стал осматриваться, словно что-то искал или потерял дорогу. Но тут был лишь один-единственный поворот — далеко впереди и направо, и ни единого живого существа вокруг, кроме какой-то собаки вдалеке, желтоватой и костлявой, по-видимому, бродячей и к тому же тотчас пропавшей.

— Только? — подсказал я.

— Только что?

Но Джип внезапно широким шагом направился вперед, и мне пришлось рысцой припустить за ним. Я, задыхаясь, повторил вопрос и не отставал от Джипа, пока тот не ответил медленно и неохотно:

— Только… это все насчет того, что они так далеко забрались, в самую Сердцевину. Не могу не удивляться… ну, тому, что, может, ты вроде как и не сам сделал этот шаг, хотя он и был хорош. Что тебя могли и подловить — заманить в ловушку, так сказать. А вот это уже плохо.

Дальше мы шли в молчании. Я слышал быстрое дыхание Джипа, лоб его блестел. Мы двигались быстро, однако я видел, что раньше он даже от стремительной пробежки так не задыхался. Раз или два он оглядывался назад, в ту сторону, откуда мы шли. Я тоже смотрел и ничего не видел, но рука Джипа почти все время находилась на эфесе его палаша. Улица, на которую мы свернули, была широкой и открытой, я смутно припомнил, что как-то однажды проезжал по ней. По одну ее сторону все еще тянулись старые склады, но другая была почти очищена. Через несколько ярдов старая внушительная стена резко оборвалась, и пошла изгородь из колючей проволоки. За ней были возведены массивные ангары из рифленого железа, под бледным небом они казались грязными и заброшенными. То там, то тут попадались пустые, заросшие и замусоренные строения. Перед одним из них, находившимся между двумя другими, более крупными, и оканчивавшимся высокой ветхой кирпичной стеной, Джип и остановился. Он огляделся, и я увидел, как его глаза на мгновение расширились. Но когда я оглянулся, увидел только хвост какой-то собаки, поспешно исчезнувшей за углом, может, все той же, как все бродячие псы, побаивавшейся человеческого взгляда. Джип, казалось, нервничал, как никогда; он что-то пробормотал, затем с неожиданным приливом свирепой энергии бросился на колючую проволоку и вскарабкался на самый верх ограждения с поистине обезьяньей ловкостью. Я попытался последовать за ним, укололся ладонью о первый же ряд и отказался от этого безумства. Джип кивнул, встал ногой на один ряд проволоки, другой ногой — на соседний и раздвинул их на такую ширину, что я смог свободно пролезть между ними.

Ангар был таким же, как остальные, разве что более запущенным. Он сильно зарос и весь был засыпан мусором — чем угодно, начиная с аккуратных куч домашнего хлама, вываленного прямо через изгородь, черных пластиковых мешков, в которых, казалось, были жуткие расчлененные трупы, и кончая обломками какой-то допотопной техники. Ржавые и безликие, они поднимались вверх, как странная поросль среди моря трав, дров и пурпурного иван-чая высотой по меньшей мере в пять футов, а местами и выше, скрывавшего предательские контуры разбросанного мусора. Огромные рифленые стены ангаров представляли собой интересный контраст: один в современных пастельных тонах на кирпичном фундаменте, другой из простого гальванизированного металла пятидесятых годов — теперь ржавый, сильно заляпанный и, по-видимому, разлагавшийся снизу доверху. К этому ангару и направлялся Джип. Я по-прежнему в молчании следовал за ним, посасывая ладонь и стараясь вспомнить, когда в последний раз делал противостолбнячный укол. Даже при свежем ветре здесь ужасно смердело, но было в атмосфере этого места и нечто худшее, и Джип, по всей видимости, ощущал это так же остро, как я. В сгущавшейся темноте шелест трав звучал, как шепот голосов, и, оглянувшись назад, я увидел, как одно из пятен заколебалось на ветру, так, словно под ним что-то двигалось, все приближаясь и следуя за нами по пятам. Джип тоже увидел это, и я услышал, как дыхание со свистом вырывается из его груди; однако он продолжал свой путь.

Когда мы дошли до стены более старого ангара, Джип, похоже, собрался с силами и пошел дальше своей обычной спокойной походкой, пожалуй, даже слишком спокойной. Во многих местах даже заплаты на стенах наполовину проржавели и были покрыты новыми; то там, то тут они продолжали ржаветь и оставили зияющие рваные дыры в стенах. Рядом с одним из таких отверстий травы, казалось, росли не так густо, и расчищенное пространство было отмечено широким, похожим на шрам участком, усыпанным пеплом. Здесь Джип остановился и стал бить ногой в ржавую стену, подняв при этом неимоверный грохот.

— Вставай, Стриж! Вставай и выходи, паршивый старый паук! У тебя визитеры в гостиной!

С минуту ничего не происходило, и Джип уже собирался снова лягнуть стену, как вдруг что-то зашевелилось, заскрежетало и издало такой сухой и ржавый стон, что я решил, что ангар начал рушиться. Затем из неровной дыры, словно животное из своего логова, выкатилась сгорбившаяся фигура, в которой я распознал человека только по гриве седых волос. Его конечности стали распрямляться, напоминая при этом паучьи, и я увидел, что он облачен в допотопную и грязную черную хламиду, перевязанную на поясе куском сальной веревки, свисавшей ниже колен его мешковатых сероватых брюк. Башмаки его тоже были допотопными, с потрескавшимися подошвами, руки, которыми он загребал землю, как крот когтями, — скрюченными и натруженными. Двигаясь, он издавал шорох, как куча сухих листьев, а исходившее от него зловоние било в нос. Он слегка поднял голову, скосил на нас глаза, не глядя вверх, и весь стал воплощенная хитрость. Одним словом, бездомный бродяга, самый безнадежный из всех, каких мне приходилось встречать, и такой жалкий, что я невольно с недоверием взглянул на Джипа.