Преследователи - [3]

– Как тебе было на службе, детка? Ну и погода, – сказала мать Гермион, занятая сковородкой.

– А ее как зовут, Лес?

– Хетти.

Все в этой жаркой кухне, от грелки на чайнике и старинных часов до киски, которая урчала, как чайник, – все было добротное, скучное и на своем месте.

– Мистер Траскот был просто кошмарен, – сказала Гермион, влезая в шлепанцы.

– Где ж ее кимоно? – сказал Лесли.

– Вот тебе чашечка чудного чая, – сказала Хетти.

– Все у них чудное в их старой дыре, – проворчал Лесли. – И где эти семь сестер, как скворцы?

Дождь припустил сильней. Он обрушился на черный задний двор, на уютную конуру – Гермионин дом, и на нас, и на спрятанный, обеззвученный город, где и сейчас еще в гавани «Мальборо» подводное пианино вызвякивало «Типперери» и веселые хнойные женщины повизгивали в свой портвейн.

Гермион с Хетти ужинали. Двое утопленных мальчиков с завистью на них смотрели.

– Полей кетчупом-то картошечку, – шепнул Лесли; и ей-богу, она полила.

– Неужели так ничего нигде и не происходит? – сказал я. – Во всем мире? По-моему, «Всемирные новости» – сплошная фальшивка. Никто никого не убивает. И нет больше никаких грехов, и любви, и смерти, жемчугов, разводов, и норковых шубок, и вообще, и никто не подсыпает мышьяк в какао…

– Поставили бы для нас хоть музыку, что ли, – сказал Лесли. – И потанцевали бы… Не каждый вечер двое парней смотрят на них в окно. Ведь точно – не каждый!

По всему зыблющемуся городу неприкаянные, утопленные человечки, которым нечего тратить и некуда пойти, стоят в карауле под мокрыми окнами, и ничего не происходит.

– У меня уже началось воспаление легких, – сказал Лесли.

Урчат огонь и киска, старинное время утиктакивает наши жизни. Хетти с Гермион убрали со стола и сперва молчали довольно долго, спокойные, надежно укрытые в своей освещенной коробке, а потом посмотрели друг на друга и медленно улыбнулись.

Они тихо стоят на своей пристойной, урчащей кухне и друг на друга глядят.

– Будет что-то интересное, – совсем неслышно шепнул я.

– Сейчас начнется, – сказал Лесли.

Мы уже не замечали мерзкого хлещущего дождя. Улыбки будто приклеены к лицам двух тихих, молчащих женщин.

– Сейчас начнется.

И мы слышим, как Хетти говорит негромко, таинственно:

– Принеси альбом, детка.

Гермион открывает шкаф и вытаскивает оттуда большой стылого цвета семейный альбом и кладет на середину стола. А потом они с Хетти садятся за стол, рядышком, и Гермион открывает альбом.

– Это дядя Элиот, который умер в Порткоуле, у него спазм был, – сказала Хетти.

Они с любовью разглядывают дядю Элиота, но нам его не видно.

– Это Марта-шерстяная-лавка, ты ее не помнишь, свихнулась на шерсти, вечно шерсть, шерсть, шерсть; велела – похороните ее в кофте вязаной, такой лиловой, но муж ни в какую. Он в Индии был. А тут твой дядя Морган, – сказала Хетти, – из кидуэлльских Морганов, помнишь? – стоит на снегу.

Гермион переворачивает страницу.

– А это Майфони, ни с того ни с сего, помню, тронулась. Когда кормила. А это твой двоюродный брат Джим, священником был, пока не дознались. А вот и наш Верил, – сказала Хетти.

Но все время она говорила так, будто повторяла урок: любимый урок, затверженный наизусть.

Мы поняли, что они с Гермион просто ждут.

И вот Гермион опять переворачивает страницу. И по таинственным их улыбкам нам ясно, что того-то они и ждали.

– Моя сестра Катанка, – сказала Хетти.

– Тетя Катанка, – сказала Гермион. Они склонились над фотографией.

– Помнишь тот день в Эбериствич, Катанка? – тихо спросила Хетти. – Когда мы с хором ездили на прогулку?

– На мне было новое белое платье, – сказал новый голос.

Лесли вцепился мне в руку.

– И соломенная шляпа с птичками, – сказал ясный новый голос.

Губы у Гермион и у Хетти не шевелятся.

– Я всегда любила птичек на шляпе. Только перья, конечно. Это было третьего августа, мне было двадцать три.

– Двадцать три тебе исполнилось в октябре, Катанка, – сказала Хетта.

– Да, верно, солнышко, – сказал тот голос – Я же была Скорпион. И мы еще встретили на променаде Дугласа Пью, и он сказал: «Ты сегодня как королева, Катанка», он сказал, «Ты сегодня как королева», он сказал. Почему эти два мальчика заглядывают в окно?

Мы бежали по гравиевой дорожке за угол дома, потом по улице, через дугу Святого Августа. Дождь, грохоча, громил и топил город. Здесь мы остановились перевести дух. Потом пошли дальше сквозь дождь. На углу Виктории мы снова остановились.

– Пока, старик, – сказал Лесли.

– Пока, – сказал я.

И мы пошли каждый своей дорогой.