Преследователь - [40]

А когда подъехала полицейская машина, она как закричит, как уцепится за меня — целую комедию разыграла. Все это чистое притворство, милостивые государи. Посмотрите на нее — сидит как нм в чем не бывало. А ведь это она виновата, что я сюда попал. Пусть все знают, какая она двуличная. А если рана не опасная для жизни — я душевно рад. У меня этого нет, чтобы кому-то желать зла. За что же сажать меня в тюрьму?

Заключение врачебной экспертизы было очень кратким. Подсудимый был направлен в психиатрическую больницу для выяснения его вменяемости.

Но прежде чем его вывели из зала, Анна, сидевшая в первом ряду, поднялась и подошла к нему, вся дрожа, прижав к губам носовой платок. Она посмотрела на него заплаканными глазами и прошептала: «Альфред… Альфред…» Но он смотрел на нее тупо и равнодушно, как на пустое место, и не узнавал ее.

Тут ему сделал знак надзиратель и увел его, и он пошел туда, где надо пройти много дверей и ни на одной нет дверной ручки.

Но мне-то предстояло иметь дело не с беднягой, обреченным прозябать на теневой стороне жизни, нет, мой противник провел свою жизнь на солнечной стороне.

Я вышел из зала номер три. И осведомился о судье К.

Нет, на этой неделе у него не будет заседаний. Я отыскал в телефонной книжке его адрес и поехал к нему.

Когда я добрался до района загородных особняков, уже совсем стемнело. К. занимал увитый плющом обширный дом типа виллы посреди большого сада, скорее даже парка. Некоторые окна были освещены. Чугунные ворота открыты настежь. Перед гаражом стояла машина, освещенная сильной электрической лампочкой. Шофер орудовал шлангом и щеткой и меня не заметил.

Встретившая меня горничная чуть прихрамывала. Ее краснощекое лицо расплылось в улыбке, когда я сказал, что старый знакомый хочет повидать господина К. Она исчезла и вскоре возвратилась.

— Пожалуйте, — сказала она и пошла вперед. Она провела меня через гостиную, обставленную на старинный лад: массивная мебель, библиотечные шкафы и рояль. Гостиная выходила на большую полуосвещенную террасу с натянутой маркизой. За столом в одиночестве сидел К. и при свете настольной лампы, защищенной красноватым шелковым экраном, просматривал пухлое дело. Он поднял голову, щурясь, как все близорукие люди. Я сразу его узнал. Это были те же, хорошо мне запомнившиеся глаза попугая, желтые, как янтарь, и холодные.

Я назвал себя и приблизился к нему, а горничная ушла. Он встал и, оказавшись наполовину в тени, недоумевающе смотрел на меня.

— Где мы с вами встречались? — Голос был прежний, корректный, бархатный и звучный.

— В третьей палате чрезвычайного суда.

Лицо его было полностью освещено — оно сразу приняло замкнутое выражение. Веки на миг опустились. Когда он снова поднял их, в его взгляде я прочел злобу. И тон стал ледяным. Ростом он был выше меня и по-прежнему строен. Седеющие волосы тщательно зачесаны назад. Вид у него был барственный. Узкая, аристократической формы голова, надменное лицо. Только левое веко все время подергивалось. Одет он был в вельветовую куртку. Я видел, что он обдумывает, как бы поскорее и без шума выдворить непрошеного гостя.

Кругом было очень тихо, только чуть слышно журчал дождевальный аппарат, разбрызгивая влагу по газону. Водяная завеса временами вспыхивала на свету лампы и, вращаясь по кругу, переливалась всеми цветами радуги.

— Что это значит, милостивый государь?

— Помните, вы мне вынесли приговор по делу «Серебряной шестерки»? Нас обвиняли в государственной измене.

Помнить-то он помнил, но это воспоминание было не из приятных.

— К сожалению, я слишком занят, милостивый государь…

— Да меня вовсе не интересует мой приговор, меня интересует совсем другое…

— Тогда, пожалуйста, покороче. Мне надо работать.

Он сделал было шаг по направлению к своему плетеному креслу, но остановился, как бы размышляя.

— В этом деле фигурировал доносчик.

К. подумал. Настороженное выражение исчезло с его узкого лица.

— Доносчик?

— Да. Его звали Пауль Ридель.

— Так в чем же с ним дело?

— Он был главной опорой обвинения. Помните, смертные приговоры были вынесены на основании его показаний.

— Возможно.

Он вел себя очень умно, оставляя все вопросы открытыми, пока не выяснится, какой оборот примет разговор. Так или иначе, его лично не трогают. Дело касается кого-то другого. Он сел и поднял на меня свои Голодные злые глаза.

— Почему вы не сядете?

Я сел. Его руки беспокойно двигались по столу Он схватил с пепельницы тлеющую сигару, пыхнул раз-другой и выпустил клуб дыма. Ой размышлял. Резкие контрастные блики падали от красноватой лампы на его лицо, придавая одному его глазу какую-то дьявольскую неподвижность.

— Вы сказали — Пауль Ридель?

— Да, музыкант, пианист, полноватый блондин.

— У меня не осталось никаких материалов. И судебные протоколы, насколько мне известно, тоже не существуют.

Это ровно ничего не значило. У него дома могли храниться личные заметки, да и протоколы он мог припрятать, когда начался развал. В те годы чьими-то стараниями таинственно исчезали документальные улики или незаметно изымались из досье компрометирующие листки. Подспудная активность играла в те годы важную роль, и не менее важен был ее итог — подбеленная и подлатанная невинность.