Преподобный Амвросий - [72]

Живя в монастыре в Белеве, проходила я клиросное послушание, и меня неоднократно посылали на монастырскую дачу для обучения пению живущих там сестер, ибо на даче устроен был храм, и по временам совершалось богослужение.

Так три года подряд пришлось мне Великий пост и Пасху встречать на даче, и был такой случай: раз пришла одна бедная деревенская женщина попросить творогу на пасху; экономка же дачная хорошая монахиня, но была слишком экономна и отказала просительнице. Затем вскоре пошли сестры брать себе творог для пасхи и были поражены, когда увидали, что большую полную кадку творога всю до дна перерыла крыса, и сама тут же околела в кадке.

При свидании с батюшкой я рассказала ему этот случай, и он мне весьма знаменательно ответил: „Помни и знай: тебе это пригодится и будет уроком, когда сама будешь игуменией. В том монастыре, где экономка щедрая, там всегда все в изобилии; и обратно, где скупятся и экономят, то всегда такие-то постигают наказания от Бога, как это случилось на вашей даче с творогом“.

Неоднократно и после батюшка предрекал мне игуменство, что и сбылось впоследствии; только при этом говорил мне старец: „Если когда будут приходить эти мысли, или желание начальствовать, то надо как можно стараться сопротивляться этим помыслам“.

Говорил батюшка: „По опыту знаю я, что тяжелый начальнический крест вдвое тяжелым становится тем, кто желал начальства, и вовсе бывает неудобоносим для тех, кто добивается оного“.

Раз приехавши в Оптину в сане уже игумении, я просила наставления старца, как держать себя с сестрами в монастыре. Батюшка сказал мне так: „В душе своей глубже сознавай свое ничтожество; мысленно повергай себя к ногам сестер, но виду им не показывай; помни, что вручен жезл тебе, не игрушка какая-нибудь, потому берегись шуток, берегись фамильярного с их стороны обращения; избегай иметь особо приближенных; делай так, чтобы тебя боялись, и любили, и слушали. Знай, что не только за себя, но и за сестер своих дашь ответ Богу; главное, старайся не столько словами, сколько собственным примером внушать им страх Божий и в храме, и в трапезе, и в рукодельных послушаниях“.

Действительно, тяжелое иго начальническое порою мне, немощной, было не под силу, унывала я духом, находясь вдалеке от старца, по неопытности нуждаясь постоянно в его советах и наставлениях.

Помню, как я горько плакала у батюшки, говорила ему, что боюсь, погибну сама и другим не послужу ко спасению, а на это батюшка, утешая, говорил: „Так же и наш о. архимандрит Исаакий плакал целый год и унывал, тоже боялся за себя и за свое спасение, а ему на это почивший о. Иларион раз и сказал: „Что это ты малодушествуешь, врага веселишь?! Посмотри-ка в святцах, кто там святые?! Архиереи все да игумены; ведь за них молятся все, и паства, и братия; за молитвы-то их они и спасаются“. Так и ты не робей! За молитвы сестер спасешься и ты; только больше смиряйся, считай себя мысленно под всеми, недостойною всех“.

В начале моего поступления на игуменство, при постройке соборного храма и по другим делам обители много ездить, хлопотать приходилось мне, иногда очень трудно доставалось ― во всякую погоду и далеко на лошадях приходилось ехать под дождем. Бывши у батюшки, я со слезами и горем жаловалась на свою долю, прося его св. молитв; на это старец отвечал: „Много раз замечал я, всякий человек, имеющий какую-либо особо выдающуюся слабость в молодости, ― под старость ею же наказуется“. И тут же, приводя себя в пример, продолжал: „Когда был я молод, любил поговорить, пошутить; был я келейником у старца отца Макария. Бывало, по делу пошлют меня, а я заговорюсь и забуду; ― меня ждут, ждут, да за мною еще другого пошлют. ― Теперь под старость что же? Язык не ворочается, лыка не вяжет порою, а тут кругом люди ждут, ропщут, и поневоле надо говорить. Вот так и ты, ― молодая все рвалась куда-нибудь проехаться; вспомни, какая была охота к путешествию! Зато теперь поневоле приходится странствовать“. ― Так батюшка, ободряя, всегда приводил какой-нибудь пример либо из своей жизни, либо притчу какую-нибудь скажет и так утешит, что точно печаль или скорбь рукою снимет!

Памятным на всю жизнь осталось руководство старцев оптинских: теперь никакое дело, никакое начинание не дерзаю предпринимать, не призвавши на помощь молитвы и благословение почивших св. отцов и руководителей наших.

Да хранят нас и обитель нашу и вперед их сильные, могучие молитвы у престола Господа славы!»

До знакомства со старцем Амвросием некоторые по неведению и предубеждению относились к нему иногда недоброжелательно. Иным даже казалось странным, когда им советовали поехать в Оптину. «Что у нас с ним может быть общего? Наверное, какой-нибудь лицемер, который ищет славы. Знакомая удочка; да только попадут на нее одни простецы». Так некоторые рассуждали и не хотели ехать в Оптину; а для успокоения своей совести не хотели верить тому доброму, что рассказывали о старце. Кто же из таковых по любопытству заезжал в Оптину, начинал большею частью с осуждения. В Оптиной принято между монахами ради смирения становиться пред старцем на колени. По доброй воле поступали так и некоторые миряне. Сам же старец незнакомых мирских посетителей всегда приглашал садиться против него на стул; иногда даже упрашивал не стоять пред ним на коленях. А сколько насчет этого бывало нехороших речей! ― «С какой стати мне пред всяким монахом на колени становиться! Вот где их смирение!» Точно кому-то было досадно, что люди идут к старцу, и кто-то старался сеять смуту.