Преподобный Амвросий Оптинский - [141]

Между тем старцу становилось все труднее. К вечеру у него опять появился сильный жар, а с шести часов он уже не поднимал головы и лежал в одном положении. Всю ночь дыхание его было тяжелое. Глаза были устремлены кверху, а уста быстро шевелились. По замечанию монаха И. Ф. Ч-ва, дежурившего в эту ночь около старца, больной вплоть до утра шептал молитву.

«Ночью, — продолжает в своих записках г-жа N, — опять стали пускать нас к батюшке, но только по одной, чтобы, тихо подходя к нему, кланяться ему в землю и тотчас же отходить. Я грешная попала в третьем часу пополуночи. Когда я вошла и поклонилась старцу, я почувствовала на себе его взгляд, тот особенный взгляд батюшки, которым он иногда смотрел. Батюшка проводил меня глазками до самой двери. Я сама себе в этом не поверила. Мне сказано было, как и всем, что старец уже более никого не узнает. В этом заблуждении так бы я и осталась, если бы не уверил меня в противном другой подобный пример. Одна из наших монахинь, М. О. Ч-ва, вспомнила, что у нее есть дорогая святыня, маленький кружевной покров с личика святителя Тихона Задонского, и ей пожелалось положить его на головку умирающего старца. За этим она и пошла с моей родной дочерью (теперь покойной) в хибарку, чтобы с мужской стороны передать покров келейнику. Им посчастливилось. Келейник в ту минуту дежурил подле старца один. Это был отец Исаия. Он впустил их, чтобы они сами положили покров на голову старца. Возложив на него пелену, они молча поклонились ему в ножки и поцеловали ручку. Батюшка их, как и меня грешную, обдал полным любви взглядом и, когда они уходили, проводил их глазками до двери».

Так закончилась последняя в жизни великого старца Амвросия ночь!

X. КОНЧИНА СТАРЦА АМВРОСИЯ, ЧИН ПОГРЕБЕНИЯ И ПОМИНАЛЬНАЯ ТРАПЕЗА В ШАМОРДИНЕ

Неоднократно батюшка отец Амвросий говаривал близким своим: «Вот целый век свой я все на народе, — так и умру», смиренно прибавляя к сему: «Все вожусь с другими, а о себе-то Бог весть когда придется подумать». Действительно, так и пришлось старцу умереть на народе, который неотступно теснился около двери его кельи, несмотря на то что он уже не мог ни слышать, ни говорить; а в самый час кончины старец уже положительно окружен был народом. Но продолжим рассказ о последних часах его жизни.

10-е октября, четверг. К утру этого дня силы старца совсем оставили его. Он лежал без движения. Глаза опустились вниз и остановились на какой-то точке, и уста перестали шевелиться. Пульс становился все слабее и слабее. Дыхание было редкое, но, по замечанию очевидца иеромонаха Иосифа, спокойное.

Видя, что старец совсем приблизился к исходу, отец Иосиф поспешил отправиться в скит, чтобы взять оттуда хранившиеся в келье старца для его погребения вещи — мухояровую старую мантию, в которую он некогда был облачен при пострижении, и власяницу, да еще холщовую рубашку старца Макария, к которому батюшка отец Амвросий, как выше сказано, всю свою жизнь питал глубокую преданность и уважение. На этой рубашке была собственноручная надпись старца Амвросия: «По смерти моей надеть на меня неотменно».

«В келью к батюшке, — добавляет в своих записках г-жа N, — я попала за 20 минут до его кончины. Знать, это случилось по воле Божией. Меня пропустила одна раба Божия. Старец все так же лежал, как и ночью. Дыхание становилось реже. Когда я вошла, на коленях подле него стоял отец Исаия. Отец Феодор (по прочтении в последний раз в 11 часов дня канона Божией Матери на исход души) осенял старца крестом. Остальные присутствовавшие тут монахини стояли кругом. Я поместилась в ногах». Как только кончили отходную, и старец начал кончаться. Лицо стало покрываться мертвенной бледностью. Дыхание становилось все короче и короче. Наконец он сильно потянул в себя воздух. Минуты через две это повторилось. Затем, по замечанию г-жи N, «батюшка поднял правую ручку, сложив ее для крестного знамения, донес ее до лба, потом на грудь, на правое плечо и, донеся до левого, сильно стукнул об левое плечико, видно, потому, что это ему стоило страшного усилия; и дыхание прекратилось. Потом он еще вздохнул в третий и последний раз»... Было ровно половина 12-го часа дня.

Долго еще стояли окружавшие одр мирно почившего старца, боясь нарушить торжественную минуту разлучения праведной души с телом. Все находились как бы в оцепенении, не веря себе и не понимая, что это — сон или правда. Но святая душа его уже отлетела в иной мир, дабы предстать Престолу Всевышнего в сиянии той любви, которою он полон был на земле. Светел и покоен был его старческий лик. Неземная улыбка озаряла его. «Мы тихо подошли, — замечает г-жа N, — и поцеловали открытые еще теплые ножки старца. Затем нас вывели».

Едва только все опомнились, как поднялся страшный вопль и рыдание. Услышав это смятение, находившиеся в соседних комнатах догадались, в чем дело; поняли, что то, о чем они боялись даже подумать, совершилось и что уже все кончено. Весть о кончине старца с быстротой молнии облетела весь монастырь, и раздирающие душу крики шамординских насельниц слились в один какой-то общий ужасающий стон беспомощности и безнадежия. Теперь уже не у одной г-жи N, как предрекал ей упокоившийся старец, лились слезы рекой. Недели за три до кончины старца человек Божий Гаврюша сделался уныл и стал напевать: «со святыми упокой». А когда старец скончался, он неутешно оплакивал его кончину, повторяя: «Умру, умру!»