Преодоление - [17]

Груздев остановился, вдохнул всей грудью свежий от влаги воздух.

— Вот она. Дежурный «газик». Садитесь, Илья Петрович. Я все-таки рекомендую вам мой рецепт.

— Ты все о коньячке? Да я же сдохну от него.

— Увидите — все пройдет. Тут важно не злоупотреблять. Рюмочки две, для тонуса. У вас, несомненно, спад сердечной деятельности. Следовательно, нужен толчок. Я же от чистого сердца. Впрочем, как знаете. Не настаиваю.

— Ну, полно, не гневайся. Быть по-твоему. Либо пан, либо пропал. Поехали!

«Газик» быстро пробежал по валу земляной плотины, вывернул на широкую прямую бетонку и минут через десять остановился у скрытого в ельнике коттеджа.

— Проходите, Илья Петрович, — сказал Коростелев. Он открыл ключом дверь, включил свет в передней и в комнате. — Сейчас вашу хворобу как рукой снимет. Сбрасывайте свой плащ. Садитесь, пожалуйста.

Груздев, никогда не бывавший в квартире Коростелева, с присущим ему любопытством оглядел поблескивающую полировкой мебель, стены, оклеенные однотонными обоями в зеленую полоску, эстампы.

— Живешь, как бог! И как тебе, бобылю, удается сохранять такой порядок?

— Заботами Ксении Александровны, Илья Петрович, — отвечал Коростелев. Он уже доставал из холодильника шпроты, сыр, апельсины. — Она — день в гостинице и два дома. Успевает обиходить и меня, и своего старика. А вот — обещанный коньяк.

— Что же, всю жизнь думаешь в бобылях проходить?

— А куда торопиться? Считаю, так спокойнее. И жить, и работать.

— Н-да. Покой — дело хорошее. Но не всегда и не во всем. Да ты не хлопочи. Как-никак — первый час.

— Собственно, у нас все на столе. Предлагаю — за шлюз.

— Эх-хе-хе, — тяжело вздохнув, отозвался Илья Петрович. — Была не была, авось полегчает.

Он отпил глоток, крякнул и потянулся рукой к апельсину. Разрезав его на четыре части, Груздев впился в сочную мякоть полными, по-детски оттопыренными губами. Он аккуратно положил корочку в пепельницу, вытер пальцы платком.

— Теперь можно и за шлюз. Пусть влетело нам обоим, но зато беды не случилось. Шут с тобой — отменю приказ.

— Разве он подписан?

— Хоть и не подписан, но решение было принято. А я, как тебе известно, менять своих решений не люблю. Да и кое-кто знаком с его содержанием.

— Соколков?

— Нет, с парткомом не обговаривал: тут и так все ясно. К чему? Да Соколков еще и не оперился, самому помогать надо.

— Так кто же?

— Лена, например.

— Ну! — Коростелев пренебрежительно махнул рукой. — Это не фигура.

— А почему бы и не фигура? Ты знаешь, Евгений Евгеньевич, для меня, например, каждый человек — фигура. Что мне не нравится у тебя, так это деление людей на фигуры и не фигуры. Откуда повелось такое? Мне помнятся еще первые наши стройки. Все мы были фигурами, в один рост. Все, кто работал. Я вот тачку катал, а начальник Волховстроя ко мне за советом шел. И я к нему заходил, коли нужда была. Запросто. На равных, так сказать, по жизни топали. А теперь к такому начальнику, как ты или я, походишь неделю кряду и не попадешь.

— Так от кого же это зависит, Илья Петрович? — с улыбочкой вставил Коростелев, вновь наполняя рюмки. — Вы начальник, в вашей возможности соблюдать это самое равенство.

Груздев словно не слышал реплики Коростелева и продолжал рассуждать:

— Ты посмотри, до чего дело дошло. Иной раз сам себе подсказываю: «Держись проще, приветливо, что ли. Перед тобой человек, такой же, как ты…» — Он похлопал себя по карманам пиджака и брюк, вытащил замусоленный спичечный коробок. — Ты при сигаретах?

— Пожалуйста, сколько угодно!

Перед Груздевым легла коробка «Фемины». Он достал сигарету, размял ее и закурил.

— А куда делась непосредственность в общении с людьми? Что, нас подменили? Допустим, ты лично — не бюрократ, не чинуша. Но сам-то посетитель каков! Заходит тише воды. Получается, что ты всемогущ, а его благополучие зависит от тебя. Такая субординация переходит в привычку. Проблема целая получается.

— Никакой проблемы, Илья Петрович. Самая обыкновенная жизнь. Каждому хочется устроиться получше, но разве сравнишь наш с вами опыт, наши знания с уровнем какого-нибудь землекопа, который и говорить-то правильно не научился? У нас, слава богу, не отменен принцип: от каждого по способности, каждому по его труду.

— Не отменен, но за всем не уследишь и не взвесишь все сразу. Еще неизвестно, кто, когда и где полезнее. Всяко бывает. Да… Ты-то небось денежки на книжечку откладываешь. Стало быть, тебе столько и не нужно. А тебе дают. И ты берешь, барахлом совсем не нужным обзаводишься или на черный день копишь.

— Вот именно, на черный…

— Но почему он должен обязательно быть, этот черный день? С чего это мы его ждем? Война? Так никакие деньги от нее не спасут. Болезнь, старость? Пособие получишь. Больному много не надо. Пенсионеру — тоже…

— А если вдруг с работой не повезет?

— Снимут?

— Предположим. Чего не бывает в нашей бренной жизни!

— Вот! — Илья Петрович встал и зашагал по комнате. — Этого ответа я и ждал! Вот что всех нас портит. Вот почему кое-кто не хочет, чтобы его снимали, держится за место… — Груздев внезапно умолк, снова сел к столу, взял вторую сигарету, повертел ее в руках, внимательно рассматривая. — А землекоп не держится. Он-то знает: сколько перелопатит земли, столько и получит. И на этом, и на другом месте. И везде след добрый оставляет. — Груздев прикурил, с наслаждением затянулся, взял коробку, осмотрел ее с обеих сторон, прочел цену. — Хорошие сигареты, только неэкономичны. Притом таких никогда не хватит на всех.