Прения сторон - [15]

Ильин пришел в буфет, когда Саша приканчивал картофельный салат.

— У тебя вид, как у городничего, — сказал он Ильину. — «Я пригласил вас, господа, чтобы сообщить пренеприятное известие…»

— На это еще как посмотреть, Саша…

— Давай выкладывай, я сегодня тороплюсь.

— Здесь? А, впрочем, почему бы и нет? Пока Мария Григорьевна перемоет всю посуду… — Ильин покрутил головой, посмеиваясь над жалкой декорацией: чахлая пальма, розовенькие клееночки, стойка с дежурными пончиками и хеком. Он никогда здесь не обедал, у Марии Григорьевны была неплохая скатерть-самобранка, на которой кормились сотрудники по списку, утвержденному, как говорил Касьян Касьянович, «до рождества Христова».

— Саша, я хочу уйти из конторы, — решительно начал Ильин. — Постой, постой, — продолжал он, хотя Саша молчал. — Я понимаю твой вопрос. Ведь мне, как говорится, здесь не дует. Да, да, вы все, и ты в том числе, так думаете. Но, может быть, как раз и нужен сквозняк?

— Сквозняк? — переспросил Саша. — Это что-то новое у тебя или… очень старое. Но уж если покидать Ясную Поляну, то хоть по крайней мере иметь под рукой железнодорожное расписание.

— Не остри, — сказал Ильин, очень недовольный Сашиным ответом. Он понимал, что его решение уйти из конторы не будет встречено сочувственно. И в самолете, и ночью он думал, что впереди объяснение с Иринкой, совершенно к этому не подготовленной, и с Касьяном Касьяновичем. Тот уж тем более ни на какой «сквозняк» не откликнется, но Саша… — Извини, — сказал Ильин, — но я как-то не думал, что ты начнешь дурачиться: Ясная Поляна и все прочее. Для меня это слишком серьезно.

— Не знаю, чего ты ждешь: возражения или поддержки, — сказал Саша. — Если возражений, то вот что я скажу: ты талантливый аппаратчик. И не ищи в этом слове ничего для себя обидного. Аппарат — это не ругательство. Современное общество не может существовать без хорошо налаженного учрежденческого аппарата. Да и положение твое здесь… Это не то что моя Люся, которая столько лет корпит в своем НИИ: вам полагается двадцать четыре дня отпуска, а вам не полагается… Ты же здесь… фигура!

— А ты подумал, как я себя чувствую, работая здесь этой самой… фигурой?

— Так, значит, нужна моя поддержка? Пожалуйста. Ты человек честный и, однажды спросив себя: а могу ли я продолжать дело, которое мне не по душе? — ответил: может быть, и могу, но не должен. Аплодисменты. Горячее одобрение всего зала.

— Неужели же я ни для чего больше не гожусь? — спросил Ильин тихо, потому что вошла буфетчица с чистой посудой и стала убирать стойку. — Что, если попробовать себя в адвокатуре? Разве ты не помнишь, как мы мечтали… Я — об адвокатуре, а ты…

— Ну, меня ты оставь, — сказал Саша. — Я всем доволен. А вот буфет сейчас закроют.

Вышли на лестницу, Ильин вызвал лифт и сказал:

— Конечно, ты прав. Ничего обидного в слове «аппаратчик» нет. Вот я съездил в Среднюю Азию, выиграл дело для конторы. Но другой бы тоже выиграл. Заводу тут податься было некуда, эти деньги давно наши… — И пока они спускались в лифте, и потом, внизу, в пустом вестибюле, Ильин развивал свою мысль, что и Мстиславцев бы выиграл: дело бесспорное. — А если я буду защищать человека, понимаешь, человека, а не учреждение, то это перевернет и мою собственную жизнь.

В это время пришла дежурная машина, и Ильин сказал: «Поехали!»

— Но я не домой, я к Люсе.

— Садись, садись, — сказал Ильин, заталкивая Сашу в машину. — Как она?

— Было совсем плохо, а эти дни, кажется, лучше, но кровохарканье, ничего не могут поделать. Она ведь знаешь как — все близко к сердцу. Там у них в НИИ чепе — растрата, или как это теперь называется… Ну, не в самом НИИ, в экспериментальном цехе, какой-то жулик. Может, знаешь, у вас ведь верхи знакомы.

— Нет, не знаю, — сказал Ильин. — Начальника цеха Сторицына вроде помню, но смутно…

— Вот, вот, говорят, что и он замешан.

— Ты позвони мне вечером, есть у меня один замечательный профессор, легочник…

— Профессора и там смотрят…

— Все равно позвони, все-таки свежий глаз.

«Бедняга», — думал Ильин, простившись с Сашей. Он думал о Саше, о Люсе, о своем неудавшемся разговоре. А еще предстояло поговорить с Иринкой. Если бы Саша как-то более определенно поддержал, было бы легче. Иринка Сашу любит и всегда прислушивается к его словам.

«С другой стороны, ведь он ничего против не сказал и, что самое важное, не тронул прошлого», — думал Ильин, слушая Иринкины шаги за дверью и привычно погружаясь в домашнее тепло.

— Помоги Андрею, — сказала Иринка, целуя мужа. — Тяжело ему по русскому…

Ильин и сам это знал, они уже говорили: явно надо взять парню репетитора. Корову через «ять» пишет.

— «Мария Антоновна колола дрова в лесу, а ее муж кормил домашнюю птицу — кур и гусей», — диктовал Ильин, слушая, как за стеной льются Милкины гаммы.

— Папа, возьми меня в Ташкент, — неожиданно сказал Андрей.

— Ты что, в какой Ташкент?

— Ну, где ты был сейчас…

— Разве ты не знаешь, что я не был в Ташкенте?

— Ну, все равно, в Средней Азии. Возьмешь?

— Я туда больше не собираюсь.

— У Сереги Балашова отец в Мурманске живет, так Серега к нему уже три раза ездил.

— Ты что, хочешь, чтобы и я жил не в Москве?