Прелюдии и фантазии - [108]

Утренняя пружина,

способная поднять (и поставить гордо, вертикально!) тяжёлую вчерашнюю голову — вот это Моцарт!

И вот уже стучат в дверь и потолок: не пляшите, ради всего святого, у нас крыша едет! Они думают, что мы пляшем хором. Всей ротой.

Но пляшу я — один-одинёшенек: я и Фигаро (брадобрей). И Бернардини (гобой). Един в трёх лицах — отплясываю. Моя увертюра, моя Маленькая Душевная Услада — подобно спирали торнадо — раскручивается и единовременно сворачивает набок все крыши в радиусе пятисот километров.

Израиль становится зоной стихийного бедствия: эпицентр — кабинет скромного служащего, специалиста по архетипам, второй этаж, компания «Stern», г. Явне. Высылайте бомбардировщики! Изучайте основы степа и твиста!

Готовьте гуманитарную помощь!

А не то закроются ваши банки, поезда сойдут с рельсов, жёны предадутся бесплатной любви и вирусы наводнят ваши хард-диски.

И тогда вы пожалеете, что не хотели плясать со мною, но к тому времени — увы — будет поздно!

Исчезновение

Порой для того, чтобы сохранить ясность мышления, приходится прикладывать столько усилий, что этот нехитрый — казалось бы — манёвр отнимает большую часть имеющегося в наличии времени: чем же ты был занять весь день? думал. о чём? зачем? просто думал. жил.

и это всё? всё.

Страх осуществления

Рано или поздно приходит момент растерянности, смутного, почти беспредметного беспокойства, когда все разновидности, все типы сомнения внезапно обретают лица, и ты стоишь как вкопанный, не в силах двинуться ни вперёд, ни назад, парализованный, почти убитый жалким, непонятно откуда взявшимся, даже — кем именно заданным — вопросом: а будет ли будущее?

Но — мгновение пролетает, сердце ударяет в свой бубен, и ты облегчённо переводишь дыхание, понимая, что сомнение было напрасным: будущее наступило.

В парке

Подошла маленькая востроносая девочка с бутылкой минеральной воды и с самым серьезным видом сообщила о том, что вода — мокрая. «Откуда ты знаешь?» — переспросил я. Она заглянула в бутылку одним глазом, будто решила проверить — не изменилось ли что за прошедшее время, утвердительно кивнула и протянула ее мне со словами: «Посмотри, сам увидишь!»

Я посмотрел.

Мокрая.

Ускорение

В период существенных бытийных изменений, когда жизнь внезапно поворачивается к тебе «другим боком», ощущаешь, как ускорение придаёт всякому событию характер чуть ли не эротический: пространство распахивается настежь, и ты проницаешь его, оставляя за спиной чёткий инверсионный след.

Небеса

Вышел на двор. Глянул вверх, и обмер: летучие мыши текут в чёрном небе — как лебеди, как белые. А внизу, прямо под ними люди идут, прямо под ними, огибая меня, будто я — остров.

В полнолуние

лица женщин приобретают дополнительный контур — будто заслонку печную приоткрыли. То отблеск прометеевой искры: одна из дочерей адамовых спросила у прометея огонька, прикурила и пошла: так люди стали огнебоги, а недотыкомку приковали.

За грехи наши.

А что — не прикуривай кому попало. Не таксист. Тело знает больше, чем принято полагать.

Мы же начинаем догадываться об этом только тогда, когда оно властно и настойчиво заявляет о грядущем распаде.

Музыкальная зависимость

временами становится болезненной: возникает нечто вроде ментальной преграды, вуали, которая на слух воспринимается как аудио-помеха. Со временем я стал узнавать о приближении кризиса заранее и — обычно — раз в неделю позволяю себе забыть о музыке. Однажды я сделал перерыв в две недели, и под конец этого срока стал слышать призраки музыкальных произведений.

Желания

Мы хотим касаться друг друга — знать друг о друге больше, чем принято. В этом желании нет ничего эротического, вернее, эротическое здесь подчиняется более общей жажде прямого телесного знания. Нечто такое, что принадлежало нам от рождения и было постепенно вытеснено миром «цивилизованного» взросления, миром принудительной гигиены и запрета на непосредственное восприятие.

Возвращаясь к телесному знанию, мы возвращаемся в детство с его избытком энергии, острейшим переживанием настоящего, внезапной лёгкостью и прозрачностью бытия.

Рассеянность

— способ отказать миру: я не знаю и не хочу знать ничего о том, что происходит в данный момент. Я не знаю, где нахожусь, не знаю даже, я ли это. Пытаясь заслониться от мира (беспокоящего, провоцирующего моё восприятие), проваливаюсь глубже и глубже: грёзы мало-помалу заслоняют мир, заставляя его пятиться. Я больше не осознаю происходящего, и лишь окружающие, которые принимают мой отказ как предательство общих интересов, способны указать на степень моего отсутствия, пытаясь вернуть меня к состоянию, когда вновь станут возможны конвенции.

Деньги

обладают недюжинными миметическими способностями: так убедительно притворяются нами, что никто не может быть уверен  в себе самом (не говоря об остальных-прочих). Напоминает классический фильм ужасов, где персонажи тщетно пытаются понять, кто из них чудище, гибнут один за другим, и когда, наконец, кажется, что всё позади, последний оставшийся в живых — на глазах у изумлённого, ошарашенного зрителя — отращивает длинный чешуйчатый хвост и ныряет в ближайшую прорубь.