Прекрасный дом - [136]

— Что ж, Том, добро пожаловать домой! С божьей помощью я поднялся на ноги, чтобы сказать тебе это.

Он протянул сыну руку. Возвращение сына было его личной победой, а он думал всегда только о себе.

— Я поражен, отец. Как поживаешь, Эмма?

— Спасибо, Том, дорогой, очень хорошо.

Он похолодел, и волосы его буквально поднялись дыбом, когда он увидел отца рядом — он был похож на мертвеца, вставшего из могилы.

— Папа… Я должен сказать… Быть может, мне следовало совсем иначе явиться в твой дом. Быть может, мне следовало приехать с кучей орденов, но я доставлен сюда под конвоем.

— Значит, тебе оказали честь, отправив тебя в сопровождении охраны, — усмехнулся Эрскин-старший. Затем он осторожно повернулся, переступив ногами, словно спина и шея его не гнулись.

— Эмма, когда должны вернуться все остальные?

— С минуты на минуту.

Ее карие в крапинках глаза блеснули, она провела языком по пересохшим губам.

— Чего ты так нервничаешь? — прорычал мистер Эрскин.

— Я думаю об обеде. Ведь придется накормить так много людей — это целая проблема, поверь мне.

Он сделал презрительную гримасу и сел, тяжело дыша. Кожа его утратила тот теплый оттенок и загар, которые, несмотря на кресло-каталку, придавали ему такой здоровый вид. Теперь он был предельно напряжен, и глаза его налились кровью.

— У тебя скоро все уладится, — бросил он Тому.

— Все и так улажено, папа; я не хочу ничего другого. Я хочу сказать, что, как бы то ни было, это — лучшее, что могло случиться. Когда меня арестовали, у меня стало как-то чище на душе; я почувствовал, что снова становлюсь нормальным человеком. И я пройду через все, вплоть до самого горького конца.

— Все это звучит весьма героически. Через что ты намерен пройти?

— Через суд и любые его последствия.

— Суда не будет. Неужели ты этого не понимаешь?

— Так полагает Клайв Эльтон?

— Тьфу! — плюнул Эрскин-старший. — Вот олух! Ты знаешь не хуже меня, что такой суд нам совсем не нужен. Он только перевернул бы все вверх ногами, а ничего не может быть хуже этого, особенно если у тебя хватит безрассудства стоять на своем. Мы не можем допустить дальнейшего подрыва репутации нашей страны и отпугивания капитала. Это причинило бы затруднения имперскому правительству, не говоря уж о Сити.

— Ты меня весьма обрадовал.

— Я вынужден был кое-что предпринять, не теряя времени. Власти договорились между собой; обвинение будет снято, а тебе дадут месячный отпуск. Я жду телеграммы, подтверждающей это решение.

— Вот как!

Наконец Том понял, что произошло. Известие это оглушило, ошеломило его, потому что теперь вся тяжесть снова обрушилась на его плечи. Вместо того чтобы защищаться, он должен нападать, а он был одинок и очень устал.

— Это ты придумал?

— У тебя такой вид, словно тебя оскорбили. Подумай как следует и не будь сентиментален. Я по телефону изложил все факты Уотту, и он обещал дать указания Эльтону.

— Полковник Эльтон сам заявил мне, что это дело от него не зависит.

— Генерал Эльтон, — поправила Эмма.

Он удивленно повернулся к ней и увидел еле заметную презрительную складку в уголке ее рта.

— Эльтон повышен в чине и награжден орденами святого Михаила и святого Георгия — генерал сэр Драммонд Эльтон.

Он все еще смотрел на нее, и бегающие ее глаза сделались еще беспокойнее.

— Ты мне не веришь? Это известие было вчера опубликовано в газетах.

— Я верю тебе, Эмма.

— Оставь его в покое! Том, почему ты не раздеваешься? Прими ванну, побрейся и переоденься, пока не вернулись все остальные. Они поехали в Конистон за телеграммой.

— Спасибо, но у меня очень много дел. Я не собираюсь оставаться здесь сегодня… Я уезжаю с ночным поездом в Питермарицбург.

— До сих пор я не знал, какой ты дурак, — проворчал отец. — Куда ты лезешь? Ведь совершенно ясно, что имперское правительство одобряет и самого Эльтона и все, что он делает. Если ты будешь сражаться с ветряными мельницами, на тебя просто не обратят никакого внимания. В стране все еще не снято военное положение, и выбора у тебя нет. Ты ничего не можешь сделать.

— Я не собираюсь сражаться с ветряными мельницами. Но кое-что я должен сделать и высказать, и я не успокоюсь до тех пор, пока не сделаю и не выскажу этого.

— Тогда поезжай… и пробивай головой стену.

Том чувствовал, как в нем растет гнев и желание позлить отца. Рядом с ним стояла Эмма, казавшаяся особенно сильной и стройной в сравнении со сгорбленным стариком. Том представил себе своего отца три года назад — парализованного, но с живым умом — и величественного зулуса за его креслом.

— Умтакати уже не вернется, — сказал он изменившимся тоном.

Эрскин-старший помолчал.

— Почему? Он умер? — наконец спросил он.

Тому хотелось бы рассказать, как это произошло, обстоятельно, не опустив ни малейшей подробности, и этим хоть немного успокоить свои предельно натянутые нервы. Но он посмотрел мимо отца, на террасу, где накануне восстания его встретил вооруженный зулус, и сказал коротко:

— Да, он умер.

— Так ему и надо. Мне он, во всяком случае, больше не нужен, теперь я могу передвигаться на собственных ногах. — Он усмехнулся.

С улицы донесся глухой гул мотора.

— А вот и машина, — сказала Эмма.