Прекрасный дом - [135]

— Коломб на войне, — сказал Том по-зулусски. — Он за рекой. Ты не найдешь его здесь, его вообще будет трудно найти. Но могу сказать тебе, что еще два дня назад он был жив и здоров. Я видел его и говорил с ним. Я знаю его много лет. Мы были близки с ним, и у меня в сердце нет зла к нему. Скажи ему это, если отыщешь его.

Приоткрыв рот, девушка глядела на Тома глазами, полными слез. Губы ее шевелились, не произнося ни звука.

— Ты можешь пойти со мной, — продолжал Том, обращаясь к Эбену. — Теперь ты знаешь, кто я?

— Я не уверен.

— Но ты догадался… Ведь мы братья.

— Я… Я… Простите… — начал Эбен.

— Пойдем.

Том вскочил в седло. Перекресток опустел, и коровы, погоняемые маленьким пастухом, двинулись домой. Том оглянулся и увидел Эбена и девушку; они шли по дороге, освещенной зимним солнцем. Две черные птицы с белыми шеями кружились, каркая, над посеребренными верхушками камедных деревьев.

Глава XXXII ДОРОГА НАЧИНАЕТСЯ

Они свернули в аллею, ведущую к Раштон Грейнджу.

— Я не могу больше ехать, сэр, — простонал больной полицейский. — Я конченый человек.

— Мы уже на месте, — сказал Том. — Через полчаса вы будете в постели глотать хинин и горячий бренди.

— Я не могу больше ехать…

Его поддерживал в седле второй полицейский. У офицера был кислый вид. Он ясно давал понять, что это самое отвратительное задание из всех, какие ему приходилось выполнять, и, глядя на его раздраженное и злое лицо, Том невольно улыбнулся.

— Да, не очень-то геройский у нас вид, — заметил он.

Офицер лишь раздраженно фыркнул.

Старая ферма Парадиз пустовала. Ставни были закрыты, а ворота со стороны аллеи обнесены проволокой. Эбен и девушка шли следом за четырьмя лошадьми по аллее. Молодые чинары, вязы и дубы стояли голые под слабыми лучами солнца, а земля у их подножия была усыпана сухими листьями. Над головой проносились стаи зябликов и желтых птичек ткачей, спешивших к своим гнездам на плантациях за Раштон Грейнджем. Чем ближе был дом, тем большее волнение охватывало Тома. Нужно было поехать прямо в столицу, думал он. Там он мог сам выбирать, с кем и когда ему встречаться, и успеть подготовиться к сражению, где главную роль будут играть нервы и выносливость. Он наживет себе новых врагов — это неизбежно, но надо попытаться собрать вокруг себя близких людей, которые поддержат его. Один, без них, он всего лишь ничтожная пылинка. Кое-кто поддержит его из дружеских чувств, некоторые — потому, что у них тоже неспокойно на душе, а большинство честных людей — потому, что не смогут не откликнуться на зов справедливости. Что касается его семьи, то он мог рассчитывать только на Линду, и она должна знать, должна знать с самого начала, что, если бы все это произошло вновь, он не выбрал бы иного пути. Отступать он не станет.

Ему приходилось все время держать свою старую хромую лошадь в тугой узде; жадно впитывая все необычайно сладостные и близкие запахи родных мест, она ржала и трясла гривой. Из-за верхушек деревьев уже показалась крыша, когда они услышали неистовый собачий лай. Через несколько минут они увидели рыжего сеттера; распластав по ветру уши, с развевающейся длинной шелковистой шерстью, он несся по дороге навстречу им. Едва добежав, он начал визжать и метаться вокруг лошадей. Том соскочил с лошади, чтобы приласкать его, и пес заскулил и застонал, как человек.

Тяжелый, приземистый фасад дома с толстыми колоннами из песчаника выглядел непривлекательно. Никто не вышел им навстречу. Том отправил своих спутников в дом управляющего, а сам поднялся по ступеням на террасу и толкнул высокие двери. Внутри было холодно и затхло; он прошел через большой зал — сапоги его скрипели, а шпоры звенели, ударяясь о половицы. Странно было снова оказаться в настоящем доме, в доме, с которым связано так много неприятных и горьких воспоминаний. Он увидел себя в зеркале: мундир его был испачкан, помят и кое-где разорван; лицо небритое, грязное, покрытое волдырями от солнца и холода. Он похудел. Его собственные глаза смотрели на него немного удивленно из незнакомых глазниц — он никогда не представлял себе, что так туго может быть натянута кожа на его скулах. Он прошел мимо затворенной двери в свою прежнюю детскую комнату. Из кухни донесся звон разбитой посуды, и Том отворил дверь кухни. Повар-индиец удивленно выпрямился, держа в руках черепки разбитой чашки. В углу кухни на каменных плитах сидели дочери Номлалазы и чистили картофель. Эмма обрядила их в синие ситцевые халаты и белые чепцы и сделала из них служанок. Они были похожи на новообращенных святош с картинок в миссионерском альманахе, а между тем им приходилось мыть полы, колоть дрова и выносить ночные горшки Эммы. Здесь времени не теряли — здесь царил ненасытный дух колонии. Том попятился, и дверь затворилась.

Подойдя к большой гостиной, он услышал потрескивание поленьев и шипение огня в камине, энергичные раскаты отцовского голоса и воркующий смех Эммы. Они были в отличном настроении. Том тихо повернул ручку двери и вошел. Шторы еще не были задернуты, и с яркого закатного неба в комнату сквозь высокие окна лился мягкий свет. Он огляделся в поисках кресла-каталки и в тот же момент понял, что этого кресла в комнате нет. Его отец поднялся с обычного кресла с высокой спинкой и остановился посреди комнаты под люстрой — маленький, сгорбленный и уродливый. Шаг за шагом, он пересек ковер, не опираясь даже на трость. Эмма, прилизанная, в сиреневом шелковом платье и в жемчугах, зорко следила за ними. Том увидел в глазах отца какое-то игривое и вместе с тем жуткое выражение торжества.