Прекрасный дом - [132]

Джози сразу заметила, как изменился ее муж, когда вернулся домой во второй половине дня. Нет, он не казался счастливым. Его потрясли и огорчили новости, услышанные им в поселке. Но в поведении его появились твердость и решимость. Он подождал, пока малыши Джозеф и Мария выйдут играть во двор, и затем рассказал ей обо всем. Он не вилял и не оправдывался, как часто бывало, когда он сообщал ей печальное известие. Она слушала спокойно, с болью в сердце, сильно досадуя на него и немного жалея его. Он возвращался в долину, откуда ушел почти двадцать лет назад. Он ушел, когда еще не появились на свет его сводные сестры, а теперь там выросло новое поколение, и он ничего о нем не знал, он только жадно ловил всякие слухи и расспрашивал случайных людей, приходивших в город наниматься на работу, — особенно об Исайе, своем двоюродном брате. Вдруг Эбен вспомнил, что не сказал жене о Лозане. Они были в кухне, и она раздувала огонь в плите, чтобы вскипятить чай.

— Я беру с собой Розу Сарона, — сказал он.

Она стала еще сильнее дуть на остывшие угли.

— Она хочет разыскать Исайю, — неловко продолжал он. — Если он, конечно, жив… Его тоже могли убить. Она хочет помочь ему, если он жив. Так сказала Мейм.

Джози резко обернулась. В ее глазах стояли слезы.

— Значит, ты возвращаешься в крааль. Неужели у тебя нет чувства собственного достоинства?

— У меня его столько же, сколько у тебя.

— Ложь. Ты забыл, кто ты такой. Ты не чистокровный зулус. Ты не нужен им, а они не нужны нам, мы не хотим иметь с ними ничего общего. Вот увидишь, кончится тем, что у тебя будут неприятности с полицией.

— Я ухожу, — мрачно сказал он.

— И берешь с собой девушку, чтобы не скучать. Прекрасно. Надеюсь, ты зайдешь к своему отцу, чтобы засвидетельствовать ему свое почтение?

Он покачнулся, как будто получил удар по лицу.

— Если у тебя такие мысли, то можешь убираться ко всем чертям, — прорычал он.

— Это не мысли, это факт.

— Я не желаю спорить с тобой… Ты ничего не понимаешь.

— Конечно, я не понимаю, почему ты покидаешь детей и меня и уходишь, чтобы соваться не в свои дела и, может быть, даже погибнуть ни за что ни про что.

— Не будь дурой. У тебя хватит денег на два месяца, а я вернусь через две-три недели. Так, значит, это не мое дело, да? Разве у меня нет матери? Ты, может быть, думаешь, что меня подобрали в тростнике?

— Нет, я этого не думаю, — горько ответила она. — Ты не Моисей.

Вспыхнувшая было ссора вскоре затихла, а потом и совсем погасла, и они вместе молча сидели за чаем. Она знала его честность и прямоту и в глубине души признавала, что он по-своему прав. Быть может, она была подавлена тем страшным ураганом насилия, который омрачал ее жизнь, как и жизнь всей страны, но в отличие от Эбена ей неоткуда было ждать поддержки вне маленькой колонии перепуганных цветных, обитавших на окраинах города.

За спиной у Эбена на рукоятке топора висела корзина из тростника, в которой лежали плотничьи инструменты. Когда он шагал, они постукивали друг о друга. Пальто его было расстегнуто, а поля шляпы приподняты так, что все его медно-коричневое лицо было залито солнцем. Мечтательное выражение появилось в зеленых глазах Эбена — он шел по дороге, а свет яркого зимнего утра просачивался сквозь кроны густых деревьев, посаженных вдоль изгородей. Хором ворковали розовогрудые веселые голуби. Роза Сарона почтительно шла сзади, на расстоянии около четырех шагов от него. Мягко шлепали по пыли ее босые ноги, а длинная, из голубого ситца юбка тихо шелестела в такт движениям. На плечах у нее была красная вязаная шаль, а в аккуратном узелке, который она несла на голове, находилось все ее имущество. Она держалась очень прямо и грациозно покачивала плечами.

— Ты боишься, Лозана? — шепотом спросил ее Эбен, ибо вокруг стояла полная тишина.

— Аи, я боюсь и не боюсь.

— Я тоже как-то странно себя чувствую: на сердце у меня так легко, — сказал он. — Понимаешь, внутри у меня что-то такое, чего я не могу описать. Я должен быть печален, а внутри что-то поет и поет.

Глава XXXI ПОД КОНВОЕМ

В Краю Колючих Акаций кустарник немного защищал от резких порывов ветра, но кусты кончились. Том неторопливым шагом ехал впереди; за ним следовали офицер карабинеров и двое полицейских с красными нарукавными повязками. Все, кроме Тома, были вооружены. Когда они поднялись по склону, порывы ветра стали еще резче, и мелкий дождь со снегом начал бить им в лицо. Они давно уже миновали поворот к Мисгансту, где некогда находился дом Черного Стоффеля, и ехали по хорошо знакомой дороге. Один из полицейских страдал тропической малярией, и пронизывающий холод вызвал у него очередной приступ. Лицо его пожелтело, он то дрожал от озноба, так что зубы стучали, то обливался потом. Том смотрел на него каменным взглядом, не испытывая к нему ни интереса, ни жалости, ни участия — пусть помирает, к миллионам безвременно погибших прибавится еще один. Остальные ехали, подняв до ушей воротники шинелей и засунув руки глубоко в рукава.

— Долго еще? — спросил офицер.

— Таким шагом — три-четыре часа.

Окоченевшими пальцами офицер пытался достать часы.

— Черт… — пробормотал он, — скорей бы добраться.