Прекрасные неудачники - [62]
Похороны Катрин Текаквиты. Анастасия и Мари-Терез нежно обработали ее тело. Они вымыли конечности, отчистив засохшую кровь. Они причесали ей волосы и натерли их маслом. Они одели ее в украшенные бусинами платья из кожи. Новыми мокасинами покрыли две ее ноги. Обычно трупы относили в церковь на носилках. Французы сделали ей настоящий гроб, «un vrai cercueil»[241].
– Не закрывайте!
– Дайте посмотреть!
Толпу надо удовлетворить. Они жаждали еще час созерцать ее красоту. Мы теперь в Великом четверге, дне печали, дне радости, как замечают ее биографы. Из церкви ее отнесли к огромному кладбищенскому кресту возле реки, где девушка любила творить молитвы. Преп. Шошетьер и преп. Шоленек поспорили о месте для могилы. Преп. Шошетьер хотел похоронить ее внутри церкви. Преп. Шоленек предпочел бы избежать такой исключительности. Во время рытья другой могилы, в котором участвовала Катрин, священник слышал, как она говорила о своих собственных предпочтениях – возле реки.
– Тогда я уступаю.
На следующий день была Великая пятница. Миссионеры проповедовали о страстях Иисуса Христа перед аудиторией, стиснутой сильнейшими переживаниями. Они хотели рыдать еще. Они не позволили бы священнику продвинутся дальше первых двух слов Vexilla[242].
– Vexilla re…
– Нет! Нет! Ы-ы! Арргххх!
– Vexilla regis…
– Прекратите! Подождите! Ы-ы! Пожалуйста!
Весь этот день и весь следующий священники наблюдали самые неумеренные самоистязания из всех, что им доводилось видеть.
– Они разрывают себя на части!
– В самом деле!
Ночью в пятницу женщина до утра каталась в колючках. Спустя четыре или пять ночей то же сделала другая женщина.
– Поднеси огонь поближе.
Они избивали себя до крови. Они голыми коленями ползали по снегу. Вдовы клялись никогда больше не выходить замуж. Молодые замужние женщины подхватили клятвы и отказывались вновь выходить замуж на случай смерти мужей. Женатые пары разлучались и обещали жить, как брат с сестрой. Преп. Шошетьер приводит пример добродетельного Франсуа Цоннатуана, превратившего жену в сестру. Он сделал маленькие четки, которые назвал «Четки Катрин». Они были составлены из креста, на котором он произносил символ веры, двух «зерен» для Pater[243] и Ave[244] и еще трех «зерен» для трех Gloria Patri[245] Новость летела от костра к костру, от обращенного к обращенному, от обращенного к язычнику, от язычника к язычнику, по всей земле ирокезов.
– La sainte est morte.
– Святая умерла.
В ранней Церкви такого рода народное признание называлось la beatification equipollente. Опусти очи долу, опусти, зри снежную мандалу, зри целую деревню, зри фигуры, что корчатся в белом поле, постарайся и узри сквозь непроницаемую призму личного волдыря от случайного ожога.
Вот показания Капитана дю Люта[246], коменданта Форт-Фронтенака, человека, именем которого названа монреальская улица. Он был, говорит преп. Шарлевуа[247], «un des plus braves officiers que le Roy ait eus dans cette colonie»[248]. Он также дал имя американскому городу на Верхнем озере.
Я, нижеподписавшийся, готов подтвердить перед кем угодно, что, промучившись подагрой двадцать три года, испытывая такую боль, что на протяжении трех месяцев мне не было покоя, я обратился к Катрин Текаквите, Ирокезской Деве, скончавшейся в Солт-Сен-Луи святой, по общему мнению, и пообещал посетить ее могилу, если благодаря ее вмешательству Господь вернет мне здоровье. Я был так совершенно излечен в конце новены в ее честь, что вот уже пятнадцать месяцев не испытывал ни одного приступа подагры.
Fait au fort Frontenac, ce 15 aout 1696[249]
Signe[250] Ж. дю Лют
Как один из немногочисленных иммигрантов в североамериканском порту, я надеюсь начать заново. Я надеюсь заново начать свою дружбу. Я надеюсь начать президентскую предвыборную гонку. Я надеюсь заново начать Мэри. Я надеюсь заново начать поклонение Тебе, кто никогда не отказывался от моих услуг, в чьей мерцающей памяти у меня нет ни прошлого, ни будущего, чья память никогда не оледенеет в гробу истории, куда дети твои, как стажеры из похоронных бюро, втискивают небрежно обмеренные тела друг друга. Американская мечта – не пионер, ибо тот уже ограничивал себя храбростью и методом. Мечта – быть иммигрантом, вплывающим в туманную воздушность Нью-Йорка, мечта – быть иезуитом в ирокезских селениях, ибо мы не хотим разрушить прошлое с его поношенными неудачами, мы лишь хотим чудес, доказывающих, что прошлое пророчило радость, и что на широких лацканах этой грузовой палубы нам совершенно отчетливо представилась возможность, в наших узлах с косынками – устарелые пулеметы последней войны, но они изумят и покорят индейцев.
