Да, наверное, и впрямь справедливо рассудила судьба, что эта великая лгунья сама стала жертвой бесстыдной лжи. Но это была ложь о любви, оттого так тяжело понять и простить Алексея Орлова. И даже императрица, которая была ему столь многим обязана, не вернула ему милости.
А может статься, тут не обошлось без обыкновенной женской ревности…
Граф Алексей Григорьевич о судьбе своей любовницы и жертвы ничего не знал и знать не желал. И разумеется, он не ведал о судьбе своего сына! А между тем этого ребенка крестил генерал-прокурор князь Вяземский и жена коменданта крепости Чернышева. Мальчику дали фамилию Чесменский, назвали его Александром. Александр Алексеевич Чесменский служил в конной гвардии и погиб молодым.
Десять лет спустя, после того как в Алексеевском равелине умерла обольщенная графом Орловым самозванка, в 1785 году была привезена в Москву подлинная Елизавета-Августа Дараган, также оставшаяся в документах под фамилией Таракановой и порою, в рассказах людей несведущих, подменявшая собою «принцессу Владимирскую». Эта Елизавета-Августа была помещена под именем Досифеи в московский Ивановский монастырь, который предназначался «для призрения вдов и сирот знатных и заслуженных людей». Там она жила в полнейшем уединении, даже церковное богослужение совершалось для нее одной. При этом она имела отдельный, богатый и изысканный стол и особые места для прогулок. На ее содержание отпускалась казначейством значительная сумма. В смирении и безропотности она прожила до 1808 года.
Слухи о ней, конечно, ходили по Москве, и граф Алексей Орлов пребывал в убеждении, что в Ивановском монастыре, совсем недалеко от него, доживает свой век жертва его предательства, другая Елизавета… Должно быть, неприятные воспоминания все же тревожили его временами, потому что он до конца жизни своей никогда не ездил мимо Ивановского монастыря, а если все-таки непременно нужно было проехать, то делал изрядный крюк.
* * *
Несколько лет спустя после описываемых событий некий человек по имени Григорий Винский[62] за какую-то неблаговидную историю был на время заключен в одну из камер Алексеевского равелина Петропавловской крепости. От нечего делать он бродил по своему новому обиталищу, осматривая его, и вдруг увидел, что на оконном стекле нацарапаны алмазом слова:
«O Dio mio!»
Разумеется, слова эти ничего ему не говорили, а между тем ими закончилась последняя сказка Шахерезады.
