Прекрасное лето - [15]

Выйдя из-за портьеры, она заметила, что Гвидо и Родригес с любопытством смотрят на нее. Джиния, уже снявшая шляпку, откинула назад волосы и взяла с подоконника большую тарелку, всю испачканную красками, точно палитра. Но Гвидо поймал ее взгляд и, поискав в ящиках, протянул ей чистую тарелку. Джиния поставила на нее еще мокрые чашки, потом вернулась к спиртовке и заварила чай.

За чаем Гвидо рассказал ей, что эти чашки подарила ему одна девушка вроде нее, портрет которой он писал.

– А где же этот портрет? – спросила Джиния.

– Это же была не натурщица, – со смехом ответил Гвидо.

– Вам долго еще служить в солдатах? – сказала Джиния, потягивая чай.

– К огорчению Родригеса, через месяц я буду свободен, – ответил Гвидо. А потом проговорил:– Значит, ты больше не обижаешься?

И не успела Джиния тихо улыбнуться и покачать головой, Гвидо сказал:

– Тогда будем на «ты».

Особенно хорошо было после ужина. Амелия, которая зашла за Джинией к ней домой, тоже была веселая – потому что, когда праздник и люди ничего не делают, говорила она, я счастлива. Они гуляли, перешучиваясь и хохоча как дурочки.

– Где ты была сегодня, что делала? – спросила Амелия.

– Ничего особенного, – сказала Джиния. – Пойдем потанцевать на холм?

– Это тебе не лето, теперь там знаешь какая грязь. Словно по волшебству они оказались па той улице, где находилась студия.

– Я туда не пойду, – сказала Джиния. – Хватит с меня твоих художников.

– А кто тебе сказал, что мы идем туда? Этот вечер наш, и никто нам не нужен.

Они постояли на мосту, глядя на ожерелье отсветов, лежавших на воде.

– Я видела Бородача, и он спрашивал про тебя, – сказала Амелия.

– Неужели ему не надоело тебя рисовать?

– Я его встретила в кафе.

– Он не отдаст мне мои портреты?

Но, разговаривая с Амелией о Бородаче, Джиния думала совсем о другом.

– Когда в прошлом году ты ходила к Гвидо, что вы с ним делали?

– Что же, по-твоему, мы могли делать? Смеялись и били стаканы.

– А потом вы поссорились?

– Да что ты. Просто он летом уехал в деревню – запер мастерскую и, поминай как звали.

– Как ты с ним познакомилась?

– Разве я помню? Натурщица я или не натурщица? Джиния промолчала – не хотелось ссориться в этот вечер.

Стоять на мосту было холодно. Амелия курила, опершись на каменный парапет.

– Ты и на улице куришь? – сказала Джиния.

– Какая разница, на улице или в кафе? – ответила Амелия.

Но в кафе они не пошли, потому что Амелии и днем надоело торчать там. Они повернули к дому и остановились у кино. Заходить не имело смысла – уже кончался последний сеанс. Пока они разглядывали фотографии, из кино вышел Северино – туча тучей, по лицу было видно, что он раздражен. Северино прошел мимо них, кивнув Амелии, но потом вернулся и заговорил с ними, и Джиния в жизни не слышала, чтобы он разговаривал так любезно. Он даже отпустил Амелин комплимент по поводу ее вуалетки. Он рассказал им содержание фильма, чтобы посмешить их, и Амелия смеялась, но не так, как в кафе, когда ей что-нибудь говорили официанты: она хохотала, показывая зубы, как хохочут девчонки в своей компании, чего с ней давно уже не случалось. Голос у нее был очень хриплый – должно быть, из-за курения, подумала Джиния. Северино повел их в бар и угостил обеих кофе, а Амелия сказал, что надо бы им как-нибудь встретиться в воскресенье.

– Пойти потанцевать?

– Конечно.

– Тогда пусть и Джиния пойдет с нами. Джинию разбирал смех.

Они проводили Амелию до подъезда, а когда за ней захлопнулась дверь, пошли вместе домой. «Гвидо примерно одних лет с Северино, – думала Джиния, – он мог бы быть моим братом». А еще она думала: «Чего не бывает в жизни. Я совсем не знаю Гвидо, но представляю себе, как мы идем с ним под руку, и останавливаемся на каждом углу, и смотрим друг на друга. Для него я Джипетта. Не обязательно хорошо знать друг друга, чтобы любить». И, думая обо всем этом, она семенила возле Северино с таким чувством, как будто она еще маленькая девочка. Вдруг она спросила, нравится ли ему Амелия, и поняла, что он не ожидал этого вопроса.

– Что она делает днем? – вместо ответа спросил Северино.

– Она натурщица.

Северино, видно, спутал натурщицу с манекенщицей, потому что заговорил о том, что платья на ней действительно сидят хорошо, и тогда Джиния переменила разговор и спросила:

– Уже есть двенадцать?

– Смотри, – сказал Северино, – Амелия себе на уме, а ты при ней ходишь в дурочках.

Джиния сказала ему, что они видятся редко, и Северино промолчал, потом на ходу закурил сигарету, и они подошли к подъезду, как будто каждый сам по себе.

В эту ночь Джиния плохо спала и одеяло казалось ей тяжелым. В голову лезли разные мысли, час от часу все более сумасбродные. Она представляла себе, как она лежит одна в закутке студии, в той самой постели, и слышит за портьерой шаги Гвидо, как она живет вместе с ним, целует его и стряпает ему. Кто знает, где он ел, когда еще не был солдатом. Потом она стала думать о том, что никогда бы не поверила, что спутается с солдатом, но что Гвидо в штатском, должно быть, очень красивый мужчина, такой светловолосый и сильный, и старалась вспомнить его голос, который она уже забыла, тогда как голос Родригеса прекрасно помнила. Чем больше она думала, тем меньше понимала, почему Амелия спуталась с Родригесом, а не с ним. Она была рада не знать, что делали вдвоем Амелия и Гвидо в то время, когда они били стаканы.