Прекрасное и истина - [79]

[Таким образом, Ален фактически опровергает высказанную мной выше догадку о связи данного эссе с именем папы Бенедикта XV. Однако кардинал Джузеппе Сарто, сын деревенских почтальона и портнихи, взявший себе имя Пия Х, был избран папой 4 августа 1903 г., а скончался 20 августа 1914 г. Так что, с одной стороны, эта дата слишком далеко отстоит от времени работы философа над «Рассуждениями об эстетике», а с другой – можно предположить, что настоящее эссе было написано еще в 14 г.

Папа Пий Х отнюдь не горел желанием занять римскую кафедру, освободившуюся после смерти папы Льва XIII, и согласился на это лишь под давлением обстоятельств. Скромный до аскетичности, он был жестким традиционалистом в вопросах веры и последовательным противником философско-религиозного модернизма, стремившегося к обновлению католической идеологии.]

вовсе не хотел осуществлять какой-либо выбор. На порожденные бессонницей аргументы, которые всегда выглядят убедительно, он отвечал, как руководитель семинара: «Когда не спишь, нужно произносить свою молитву и не добавлять ночь ко дню, которому и так хватает собственной злобы»[316].

Доктрина сама создает себя; создает себя и Человечество. И мы можем и должны многое к этому добавить; но существует уже усвоенная мудрость. В годы войны я часто повторял старую аксиому: «Никто не является судьей в своем собственном деле». Тот, кто прочтет пастырские письма покойного папы, найдет там не много отвечающего его собственным надеждам и чаяниям; однако он там обнаружит, конечно же, решительное предостережение против размышлений о желудке, печени и селезенке, которые остаются убедительными даже тогда, когда представляют собой чистейший вздор, но всегда ложны, даже когда содержат правду. Безыскусные стоики, у которых многое позаимствовала Церковь, говорили в свое время, что сумасшедший, кричащий среди бела дня о том, что сейчас светло, не становится от этого менее сумасшедшим. Следовательно, рассудок отнюдь не должен опускаться до низменного возбуждения и издавать в подобном состоянии крики, имитирующие мысль, и еще в меньшей степени – искать возможность нанести верный удар (le coup).

[Предполагаемая игра слов заключается в том, что слово «le coup» имеет также значения «поступок, действие, ход». Иными словами, речь здесь может идти также о тщетности поисков единственно верного поступка, особенно если он столь же решителен, как может быть резок нанесенный удар. И в словах и в поступках должна господствовать сдержанность.]

Никакой удар не верен.

Мнемозина

Когда древние говорили, что Мнемозина является матерью муз, [Как представляется, в своих дальнейших рассуждениях Ален

в основном не учитывает того обстоятельства, что слово «музы» переводится с греческого как «мыслящие» (хотя в самом конце эссе он все-таки касается связанных с этим значением смыслов) и что в разговоре о них, пожалуй, нельзя ограничиваться отсылками лишь к памяти, как это делает автор, тем более трактуя последнюю как чисто механическую способность человека, на что он достаточно прозрачно намекает.]

то, возможно, они не имели в виду ничего сверх той простой зависимости, которая подчиняет всю работу нашего ума низшей памяти. Эта идея, какой бы простой она ни казалась, вероятно, просветила бы нас еще и о реальных условиях познания, если бы мы нашли время ее рассмотреть. Конечно, память в излишней степени презираема.

[В связи с этим можно было бы вспомнить, например, слова Лауры из «Каменного гостя» А.С. Пушкина:

«Слова лились, как будто их рождала

Не память рабская, но сердце…»[317].

Однако совершенно очевидно, что человек обладает памятью отнюдь не только такого рода. Достаточно вспомнить строки, написанные К. Н. Батюшковым:

«О, память сердца! Ты сильней

Рассудка памяти печальной

И часто сладостью твоей

Меня в стране пленяешь дальной»[318].

Подобных свидетельств, безусловно, можно было бы привести немало. Кроме того, по сути дела, о том же говорит далее и сам автор.]

И, безусловно, лишь прекрасные метафоры могут заставить нас размышлять о том, что мы считаем слишком знакомым. Однако под этим текстом, как на древних пергаментах, я обнаруживаю другой. Ибо эпические песни – источник любого разговорного искусства – сами являются выражением памяти; любой рассказ – если он изначально не был воплощен в ритмизированной и прекрасной форме – стареет так же, как и люди, быстро утрачивая те четкие очертания, которые присущи молодости. Нужно было либо забыть Троянскую войну, либо воспевать ее. Поэзия была усилием памяти и победой памяти. Еще и сегодня вся поэзия проистекает из того, что имело место в прошлом. Таков второй текст. Но древняя метафора позволяет нам это понять еще лучше;

[Здесь, возможно, имеется в виду известное высказывание Овидия «ars adeo latet arte sua» – «скрыто самим же искусством искусство»[319]. Даже если это и не так, то оно прекрасно перекликается с соображениями автора.]

ибо все искусства заняты припоминанием. Не существует архитектора, который мог бы сказать: «Я собираюсь забыть все то, что люди уже построили». То, что он придумал бы в этом случае, было бы довольно безобразным; более того, точнее было бы сказать, что он не придумал бы вообще ничего, если бы строго придерживался взятого на себя обязательства. Поэтому храм напоминает о храме, орнамент – о трофее, [Употребляя это сравнение, автор, вероятно, имел в виду не