Прекрасная пленница - [5]

– Бедняжка! – Он попробовал снова приласкать ее, но она ударила его и глубже натянула покрывало на лицо.

– Дикий котенок! – крикнул он, уязвленный.

Она расхохоталась и ответила на своем родном языке:

– Вы уже раз как-то называли меня диким котенком. Помните? Когда я укусила вас в руку. До крови.

Он отвернул рукав и протянул ей руку. Она нагнулась.

– Слишком темно. – Она провела по его руке кончиком нежного, окрашенного охрой пальчика. – Шрама нет. Но мне все-таки жаль, что я сделала вам больно, Помпом… – Нежные слова, томный голос, аромат, исходивший от нее, странно волновали его.

Он попытался взять себя в руки.

– Поговорим серьезно. Вы еще ребенок, Мабрука…

– Ребенок! Вовсе нет. Я взрослая женщина. У Шерифы есть годовалый малютка, а я старше ее. У Галимы, двоюродной сестры марабу, есть молодой муж, который любит ее, как любит небо молодой месяц, и она уже родила ему двоих сыновей, а она на год моложе меня. Все они довольны, потому что не знают другой жизни.

– А вы?

– Могу ли я быть довольна? Разве я похожа на них? Разве я не жила, как живут ваши женщины? Я тоскую. Я – как несорванная роза, которая видит, что лето приходит к концу.

– Но вы ведь замужем, Мабрука?

В голосе ее послышалась обида:

– Разве Измаил годится в возлюбленные? Не могу сказать, как он заставляет меня страдать. Если бы он бил меня, как бьют другие мужья своих жен, я не жаловалась бы: сладко чувствовать на себе силу мужчины. Но я – как человек, который привык к солнцу и которого заточили в темный погреб. Си-Измаил рад бы запретить мне дышать воздухом, потому что воздух свободен. Сколько хитрости надо было употребить, чтобы прийти сюда! Он и на крышу дома совсем почти не пускает меня. Я провожу все дни, ссорясь с женщинами в этом глиняном дворце. Мне не разрешается даже ходить в мечеть или к его сестрам. Было время, он мог бы убить меня, а я целовала бы его руки. Но теперь ничего, кроме горечи, не осталось. Он сулит мне… что? – не знаю, говорит со мной о вещах, до которых мне нет никакого дела…

Она умолкла, и из темноты донеслось к ним звонкое кваканье лягушек в пальмовом саду и отдаленный крик петуха.

Рашид и Неджма – белое и черное привидения – сидели в расстоянии двадцати футов вверх по течению потока.

– Но чем я могу помочь вам, Мабрука? – начинал сдаваться де Коломбель. – Что вы найдете, уйдя отсюда?

– Что я найду здесь? Состарюсь, и только. Стала ли бы я просить вас, если бы был другой исход? – В голосе ее было отчаяние. – Разве у меня есть друзья, которым я могла бы довериться? Только вы и ваша сестра, и полковник, который уехал куда-то далеко, и леди, что жила высоко на холме, а как ее звали – я забыла.

Ему не хотелось даже самому себе признаться в том, как сильно волновала его эта дикая птичка, которая, билась о прутья своей клетки. Вся жизнь ее – для него тайна, такая же непроницаемая, как непроницаемо покрывало, которым она закутана с ног до головы.

– Неудивительно, что я несчастна, – с раздражением говорила она. – Во мне течет кровь женщины, которая не знала покрывала. Многие, даже из неверных, слыхали о моей матери, хотя для них она никогда не плясала. Она была знаменита, моя мать, и побывала во многих городах, во многих местах. Плясала она за очень большие деньги, а от богатых людей полными пригоршнями получала драгоценности. Мне рассказывала Неджма. Она знает меня с того самого времени, как мать отдала меня Измаилу. Вы слыхали, что привезли меня из Триполи. Моя мать плясала там на свадьбе и получила много золота. Был там и Измаил. Когда моя мать услыхала, что он сын бен-Алуи, она подошла к нему и предложила отдать ему, ради отца его, все, чего бы он ни пожелал. Потому что раньше как-то бен-Алуи спас ее, изгнав из нее злых духов. Но это длинная история. Так вот, она опустилась перед Измаилом на колени и поцеловала край его бурнуса. Я тоже была там, но помню только, что было много огней и что я ела много сластей и тоже плясала. А когда мать моя склонилась перед Измаилом, я потихоньку стащила его стакан с дуплистым сиропом. Заметив это, он рассмеялся и сказал, что хочет получить от моей матери – меня. Мать моя опечалилась, потому что я была у нее одна. Но она все же отдала меня; она знала, что надо исполнять желания марабу – это приносит счастье.

Де Коломбель слушал с интересом. До него и раньше доходили рассказы об этих танцовщицах, пляски которых европейцам редко приходится видеть, между тем как туземцы, в периоды празднеств, чтоб заплатить им, целыми деревнями сообща собирают деньги.

– Она зарабатывала много денег, – продолжала Мабрука. – Могла бы зарабатывать и я. Я не в силах жить в трех комнатах. Мне надо дышать полной грудью, двигаться быстро; я видела, как живут другие женщины, Помпом, и хочу жить, как они.

– Я напишу сестре.

– Он не пустил бы ее ко мне, даже если бы она приехала. Он не позволяет мне писать.

Она ближе придвинулась к нему.

– Они возвращаются. Мне надо знать, возьмешь ли ты меня с собой.

– Пора, маленькая луна моя, – сказала Неджма, подходя.

– Возьмете вы меня с собой? – с отчаянием крикнула Мабрука на своем ломаном французском языке и протянула руки к де Коломбелю.