Прекрасная Гортензия. Похищение Гортензии - [62]

!

— А им было неоткуда взяться, кроме как из окна квартиры преступника! — в один голос вскричали мы с Арапедом.

— Совершенно верно.

— Но что это дало вам? — спросил Арапед.

— Я понял, что эти обломки никоим образом не могли попасть сюда из окна квартиры, расположенной слева от лестницы, — торжествующе воскликнул инспектор, — если, конечно, у них не было крыльев!

Мы молча обдумывали это блестящее умозаключение.

— Но в таком случае, — заметил я, — у вас все-таки оставалось пятеро кандидатов в подозреваемые, то есть нет, четверо (я забыл про мадемуазель Мюш).

— Нет, — сказал инспектор. — Арапед?

— Вы правы, шеф, их оставалось только трое, ведь окно первого этажа расположено слишком низко, чтобы статуэтка могла разбиться на пятьдесят три куска. Следовательно, к моему величайшему сожалению, придется исключить из списка месье Андерталя, антиквара.

— Значит, ты к нему приглядывался?

— Да, а почему, я вам объясню позже.

— Итак, их оставалось трое, — продолжал Блоньяр, — и я не скажу вам, кто оказался подходящим. Первым делом надо исключить еще кое-кого. Не будем забывать, что статуэтка — посредственная копия одного из вариантов знаменитой польдевской Венеры с улиткой — явно свидетельствует о том, что преступник как-то связан с Польдевией. Польдевия — в центре этого Дела. Только в двух из оставшихся трех квартир живут люди, тесно связанные с Польдевией. Так что мы можем твердой рукой вычеркнуть из списка мадам и месье Ивонн.

— Тем лучше, — сказали мы.

Арапед добавил:

— And then they were two, и вот вам результат — двое негритят, но я надеюсь, что в нашем случае конец будет не такой, как в песенке — and then they were none! (и вот вам результат: не стало негритят). В сущности, — заметил Арапед, — сыщик действует по тому же принципу, что серийный убийца: он отбрасывает подозреваемых одного за другим.

Это открытие, по-видимому, доставило ему глубокое удовлетворение.

— В самом деле, — продолжал инспектор Блоньяр, — еще до того, как поставить вопрос о мотиве, я уже знал, что кандидатов в подозреваемые только двое — профессор Орсэллс и месье Неликвидис!

На миг воцарилось молчание: мы пытались постичь всю глубину этих слов.

— И каждый из этих двоих тут же превратился в настоящего подозреваемого, поскольку ни у того, ни у другого нет алиби. Неликвидис живет один, он все время в разъездах. Профессор Орсэллс работает по ночам, запершись у себя в кабинете, и может выйти из квартиры незаметно для жены и дочерей — разве что кошка его увидит. Оба побывали в Польдевии. Неликвидис проработал там пять лет представителем своей фирмы. Орсэллс читал там лекции, более того: его жена, урожденная Энада Ямвлих, — польдевского происхождения.

У обоих есть серьезный мотив.

Из-за конкуренции польдевской фирмы, той самой, что в качестве премии прислала несчастным москательщикам терракотовые статуэтки, Неликвидис не смог продать партию сковородок, и здесь мотив очевиден: месть.

У Орсэллса мотив столь же серьезный, хоть и менее очевидный: зависть! Зависть к тем, кому на газетных страницах уделяют больше места, хотя они — пигмеи по сравнению с ним. Под маской Грозы Москательщиков он превратился в звезду, о его подвигах сообщают аршинные заголовки на первой полосе, и люди нетерпеливо перелистывают газету в надежде узнать подробности.

Каждый их них, если он — преступник, жаждет привлечь к себе внимание: за этим стоит, во-первых, потребность бросить вызов обществу, а во-вторых, тайное желание, свойственное всем преступникам, — быть арестованным, но арестованным мной, разумеется. Или же, наоборот, перехитрить меня.

Чтобы узнать о связи Неликвидиса с Польдевией, достаточно было заглянуть в его досье. С Орсэллсом все оказалось сложнее — следы были запутаны. Одно замечание отца Синуля, случайно услышанное Арапедом в «Гудула-баре», заставило меня еще раз покопаться в досье Орсэллса, а то бы у меня остался лишь один подозреваемый, тот, чья виновность казалось несомненной.

Теперь все части шарады вам известны.

Осталось совершить еще один акт — ритуальный, торжественный, неизбежный. Оба подозреваемых находились у себя дома. На рассвете полицейские незаметно оцепили квартал, контроль на границах был усилен.

Арапед нажал кнопку у двери четвертого подъезда. Дверь открылась. Мы поднялись наверх, Блоньяр шел последним. Мы позвонили, дверь открылась.

— Извините за беспокойство, мадам, — сказал Блоньяр, — я инспектор Блоньяр. Могу я видеть вашего мужа, профессора Орсэллса?

Этот момент запечатлелся в моей памяти навсегда. Мадам Орсэллс, высокая, стройная, бледная, с пышной белокурой косой, с единственной туфлей на левой ноге. За ее спиной, прижавшись друг к другу, в скромных платьицах, — две девочки, Адель и Идель, воплощение невинности. Последние счастливые минуты семьи, чей покой сейчас будет нарушен железной поступью правосудия.

И вот Орсэллс вышел к нам, вероятно, из своего кабинета. На мгновение он и Блоньяр смерили друг друга взглядом, словно боксеры перед началом матча; взгляд Орсэллса выражал хорошо разыгранное удивление, его лицемерно-вопрошающие глаза словно говорили: «Я проиграл сражение, но я не проиграл войну!»