Прекрасная Гортензия. Похищение Гортензии - [40]

сел. Тут-то и возникает вопрос: толкать или не толкать? У вас остается секунда на то, чтобы применить «золотое правило онтэтики». Вот почему надо знать все его аспекты. «Золотое правило» гласит: я должен толкнуть его в том и только в том случае, если в конечном итоге для меня лучше, чтобы я толкал и меня толкали, а не то, чтобы не толкали никого — ни меня, ни человека, стоящего передо мной в очереди на автобус. Ибо абстрактный смысл данной ситуации в том, что толкать и быть толкаемым — по сути одно и то же, а это, согласитесь, глубочайшая философская истина. То, что объект и субъект меняются местами, ничего не меняет. Но вся прелесть в том, — и Орсэллс, увлекшись, порывисто схватил Гортензию за правое колено, — что эта моральная теорема действует только в том случае, если стоящий впереди хочет того же, что и вы. Но ежели впереди вас стоит какой-нибудь робкий паренек или беспомощная старушка, которые вовсе не желают толкаться и не будут особенно возражать, если толкнут их, — в этом случае толкаться надо. Толкайтесь, толкайтесь — у вас на это полное моральное право! Можно было бы рассмотреть вариант той же ситуации с тремя участниками, — добавил Орсэллс, — именно таким путем мне удалось решить проблему «трех небесных тел», над которой безуспешно бьются физики и астрономы.

Гортензия высвободила колено, поблагодарила Орсэллса за бесценный совет и сказала, что ей необходимо выяснить, какие аспекты «золотого правила» применимы к ее научной работе. Без сомнения, через два месяца она сможет дать исчерпывающий ответ на этот вопрос (именно такую отсрочку она просила у профессора: возможно, в ноябре, думала она, любовные безумства не будут отнимать у нее столько времени, и ей удастся сосредоточиться на плане диссертации).

И она ушла.

Глава 18 Великая буря осеннего равноденствия

Этому событию предшествовала долгая подготовка. Словно повинуясь небесному велению, за несколько дней до равноденствия духота начала сгущаться и постепенно стала невыносимой. Дети ни с того ни с сего поднимали рев, царапались, доводили родителей до ручки; родители без всякого повода орали друг на друга; продавцы лимонада процветали, едва успевая подвозить товар; собаки высовывали язык от жажды; деревья, дома и даже небо покрылись, будто пленкой, липкой испариной; холодильники тоже высовывали язык; люди на террасах кафе напоминали китов, выброшенных на берег в Биаррице. Отец Синуль не протрезвлялся, причем непреднамеренно: каждая очередная кружка пива выходила из него потом, и жажда только усиливалась. Даже инспектор Блоньяр выпивал по три двойных гренадина-дьяволо. Надвигалась великая буря осеннего равноденствия. Метеорологи предсказывали ее уже шесть раз, но ее все не было. Над Святой Гудулой плыли тяжелые черные тучи, похожие на мешки с мукой или цементом; они в сомнении качали головой и уносились вдаль, чтобы пролиться дождем где-нибудь над Польшей или над Триестом.

И вот, наконец, момент настал. В три часа дня на улице почти стемнело. Небо было цвета олова, или ярь-медянки, или пепла на пожарище. Антиквару Андерталю (он побежал домой, в четвертый подъезд, на первый этаж дома 53 закрывать окна, которые оставил открытыми, чтобы уловить хотя бы слабое дуновение воздуха) это напомнило древнеанглийский оловянный сосуд, приобретенный им за сходную цену и суливший большую выгоду. Тучи проплывали совсем низко, сливаясь воедино и угрожающе нависая над головой.

В шесть вечера, за два часа до захода солнца по летнему времени, изобретенному нам на радость в двадцатые годы сенатором Онора, упало несколько капель дождя. Но то была ложная тревога. Однако птицы попрятались, и улица опустела. На самом деле Провидение собиралось начать боевые действия к восьми часам. Месье и мадам Буайо пререкались с последними покупателями. Буайо гонял мух, укрывшихся в лавке и от страха забывших про ростбиф. Маленькая Вероника сидела одна в детской. Ей совсем не нравилось небо за окном, она очень испугалась и хотела уже заплакать и позвать маму, чего обычно из гордости старалась не делать, как вдруг к ней на кровать вскочил Александр Владимирович и потерся прохладной мордочкой о ее нос. И она сразу перестала бояться.

— Алисан Владимивич! — нежно сказала она.

Александр Владимирович быстро лизнул ее шершавым языком, затем залез к ней на грудь, как на перину, и вскоре она заснула; и сам он задремал на часок, убаюканный ее мерно поднимавшейся и опускавшейся грудью.

Поднялся ветер, из песочницы полетел песок; для острастки ветер перевернул несколько помойных баков, потом остановился и стал выжидать; улица снова опустела. По радио все еще передавали, что завтра будет ясная солнечная погода. Но вот ветер принялся за дело по-настоящему. С дома на Староархивной улице сорвались три черепицы и кусок карниза. И началась неистовая буря осеннего равноденствия. Захлопали небрежно закрытые окна, пошел счет разрушениям (прочие подробности см. у Виктора Гюго и Джозефа Конрада). Александр Владимирович проснулся и тихо удалился, не разбудив девочку.

Буайо закрыл магазин, мадам Буайо отправилась на кухню греть ужин. Настало время традиционного визита Александра Владимировича, когда их с мясником объединяло общее дело, ибо у них была одна и та же страсть, и даже буря не могла помешать ее удовлетворению. Это происходило лишь в определенный час, вдали от осуждающего взгляда мадам Буайо и в отсутствии покупателей: к концу дня, после того как товар был убран в холодильник, а мусор выброшен, на прилавке под старинной картиной, предметом особой гордости Буайо (см. гл. 2), оставались кусочки более или менее жирной баранины, свинины, телятины и говядины,