Прекрасная Гортензия. Похищение Гортензии - [31]

Глава 14 Обольщение Гортензии (окончание)

— Левый тоже хорош, — сказал молодой человек, продолжая тему разговора, затронутую в автобусе и оставленную позднее.

К сожалению, мы вынуждены называть его не иначе как «молодым человеком», ибо Гортензия, чьими глазами мы смотрим на все, начиная с предыдущей главы, еще не знает его имени. В интересах нашего повествования мы вынуждены также отказаться от описания его внешности и можем сказать лишь следующее: он был одет в черное и имел при себе маленький чемоданчик, который в кафе задвинул под стул. Весь его облик оставлял смутное ощущение какой-то незавершенности, нечеткости черт, как если бы он был братом самого себя. После вступительной фразы он стал расспрашивать Гортензию о Библиотеке, о теме ее работы, о том, часто ли она там бывает. Как он сам оказался в Библиотеке, он не объяснил. Гортензия, подумавшая вначале, что он пришел туда из-за нее, теперь задала себе вопрос: не совпадение ли это? Но она всегда охотно рассказывала о своей работе, которой отдавалась с таким увлечением, а потому пустилась в долгие рассуждения о философской системе Орсэллса, что, по-видимому, вызвало у молодого человека большой интерес. Он сидел очень прямо, положив локти на стол, внимательно слушал Гортензию и неотрывно смотрел на нее, а порой задавал какой-нибудь вопрос, чтобы подчеркнуть свою заинтересованность. Гортензия все говорила и говорила и вдруг заметила две вещи.

Во-первых, она заметила, что молодой человек смотрит уже не на ее губы, а десятью или пятнадцатью дюймами ниже, во-вторых, что расположенные там части тела, прикрытые полупрозрачным платьем (из нижнего белья Гортензия обычно носила только трусики), помимо ее воли явно и бесспорно отреагировали на этот взгляд. У нее перехватило дух. По всему телу разлилось нежное тепло, и она подумала: «Вот оно!» У Гортензии случилось то, что мадам Эсеб с ее старомодным лексиконом назвала бы внезапно нахлынувшим чувством (самой мадам Эсеб не довелось пережить этого ни с кем из Эсебов, ни с отцом, ни с сыном, ни даже с Александром Владимировичем, которого она страстно любила; к Эсебу она испытывала давнюю привязанность с оттенком презрения. Но это не значит, что такое состояние было знакомо ей лишь по книгам или, точнее, по любовным романам: когда-то и мадам Эсеб довелось узнать внезапно нахлынувшее чувство. Но это было частью ее позорной тайны, над которой мы лишь приподняли завесу, а теперь опускаем снова). Гортензия уже не вполне понимала, что говорит, от системы Орсэллса зачем-то перешла к своему выпускному сочинению по философии Юма, из эпохи ее первых любовников, и все пыталась угадать, чем дело кончится, ибо молодой человек как будто ни о чем не подозревал, хотя неизменное направление его взгляда и делало такую гипотезу совершенно неправдоподобной.

Прошло несколько минут. Волнение Гортензии достигло нижней половины тела, которую, к счастью, скрывал столик; она сама чувствовала, что речь ее становится все менее связной. У нее было впечатление (впрочем, ошибочное), что она покраснела. Она чувствовала, как сковывает ее платье, что было по меньшей мере странно и, безусловно, оскорбило бы тех, кто его задумал и создал. Наконец, после нескончаемой паузы (длившейся на самом деле минут шесть), молодой человек достал из кармана черный кошелек, изучил каракули Гастона так внимательно, словно перед ним был манускрипт XII века, достал из кошелька пригоршню монет, вглядываясь в них, словно они были ему мало знакомы, выбрал две-три, положил их на стол, затем снова взглянул на часть тела Гортензии, занимавшую его перед этим, и сказал:

— Право же, здесь слишком людно. Нам бы следовало продолжить беседу в другом месте, потому что мне трудно следить за вашими рассуждениями.

— Раз уж так получилось, — сказал молодой человек (они опять ехали в автобусе «Т»), — можно узнать, как вас зовут?

— Угадайте с трех раз, — ответила Гортензия, снова почувствовавшая себя подростком.

— Агата?

— Нет.

— Клементина?

— Нет, — с трудом выговорила Гортензия, ибо ее второе имя было Клементина.

— Ну, так значит, Гортензия?

Квартира, которую купил Гортензии ее садист-отец, находилась в отреставрированном доме XVII века, на углу улицы Вольных Граждан и Староархивной, то есть наискосок от дома 53 по улице Вольных Граждан. Она состояла из четырех больших, расположенных на разных уровнях комнат, с террасой, выходившей в сад монастыря абрикотинок; таким образом, уличный шум в квартиру почти не проникал. Придя домой, Гортензия тут же сделала пипи и надела трусики; последнее было довольно-таки нелепо, учитывая, что скоро придется опять их снимать, но, как известно, женская логика непостижима, и даже романист, который, подобно нам, посвятил долгие годы исследованию женской души (без этого не станешь профессионалом), не может утверждать, что познал все ее тайны.

На это ушло совсем немного времени, но Гортензия успела глянуть в зеркало и убедиться, что все в порядке, все как надо. Она знала (взгляды, слова и поступки мужчин — и не одних только мужчин — были достаточно красноречивы), что недурно сложена, может считаться хорошенькой, а порой даже красивой и уж во всяком случае привлекательной, но из-за природной скромности и неуверенности в себе она думала, будто все дело тут в каком-то колоссальном недоразумении, которое рано или поздно разъяснится, и тогда люди поймут, насколько она заурядна. Она признавала за своей фигурой лишь одно бесспорное достоинство: ягодицы переходили в ляжки без всякой видимой границы, образуя непрерывную линию, весьма, как ей казалось, изящную. Она снова надела платье и вернулась в гостиную. Это была просторная комната с белоснежным пушистым ковром на полу (источником страданий для уборщицы), с небольшим возвышением, к которому вели две ступеньки, и выходом на террасу. Там, на террасе, в солнечные дни Гортензия загорала — а отставной полковник Анахронизмос следил за ней в бинокль, — чтобы придать своей коже ровный нежно-золотистый оттенок, ведь вышеупомянутая особенность фигуры осталась бы незамеченной, если бы изящную линию нарушила белая полоса от купальника или трусов.