Прекрасная голубая смерть - [57]

Однако одно оставалось вне сомнений: в этот вечер светский Лондон появится в полном составе, и когда карета Ленокса въехала на Кларджес-стрит, он увидел, что она в числе трех десятков, сделавших улицу абсолютно непроезжей, но в некоторых отношениях приятно бодрящей, полной возбуждения, предшествующего большому, хорошо организованному званому вечеру.

Благодаря ловким маневрам кучера и постепенному продвижению экипажей леди Джейн и Ленокс смогли вступить на красную ковровую дорожку, которая вела к парадной двери барнардовского дома, и оказаться за обеденным столом вовремя и даже с некоторым запасом времени.

Присутствующие были и очень интересны, и разнообразны: мужчины принадлежали к высшим эшелонам искусства, политики, науки и академичности, а женщины, все, за редким исключением, были красивыми, либо законодательницами бомонда. Мужчины были в пиджаках и сверкающих туфлях, на женщинах были красивые платья, чаще серые или голубые, изредка перемежавшиеся с алостью.

Кроме того, последним криком моды тогда был язык цветов, и все юные девушки держали букетики с тайным значением. Фиалки подразумевали скромность, и девушки с фиалками чаще взыскательно поджимали губы; плющ означал верность, и девушки с плюшем выглядели счастливыми; незабудки означали истинную любовь, и эти девушки выглядели самыми счастливыми. При них всех были карманные словарики, и когда словарики у двух влюбленных оказывались разными, нередко цветы швырялись со слезами в грудь злополучного кавалера, после чего следовали объяснения и примирения.

Смеха ради Ленокс как-то спросил у Тото значение его любимых цветов, и она увлеченно раскрыла словарик. «Подснежники, — сказала она. — Надежда или утешение».

Обед начался.

Ленокс в свое время, как все ученики Харроу с незапамятных дней, был вынужден прочитать «Сатирикон», и прекрасно помнил деликатесы, подававшиеся на пиру Тримальхиона: сони в меду, жареный кабан со сдобными поросятами у его сосцов, говяжий бок, полый внутри, из которого при разрезании вылетели живые птицы.

Барнард не счел нужным угощать столь экзотическими блюдами, однако его банкет был не менее совершенным. Он состоял из дюжины перемен, подававшихся в свой черед: теплый луковый суп, пузырящийся сыром; тонкие полоски зайчатины под клюквенным соусом; жареные куры и кровяная подливка; простая английская баранина под шубой горошка с луком; зажаренные на открытом огне бифштексы в кляре; легкий салат из груш и грецких орехов; обмокнутые в шоколад ломтики яблок; белая башня торта, украшенного взбитыми сливками; блюдо прозрачно нарезанного сыра; ваза каштанов и грецких орехов; и в заключение — кофе. Все это сопровождалось, должен был признать Ленокс, замечательно хорошей подборкой вин от шампанского — к немецкому летнему вину, к темному кларету, к светлому бордо. Такого рода обед, о котором будут вспоминать еще долго — чего и добивался Барнард.

Ленокс сидел в окружении знакомых ему мужчин и женщин, хотя Мак-Коннелл сидел далеко слева от него, а леди Джейн далеко справа — точнее говоря, через два стула слева от самого Барнарда. Почти весь вечер Ленокс разговаривал с Джеймсом Хилари, молодым политиком едва за тридцать, и с лордом Каботом, своим старым другом, который был увлечен едой и не слишком внятен, хотя время от времени произносил свое веское слово, какая бы тема ни обсуждалась.

Хилари ему нравился. Один из тех, кто сотрудничал с Королевской академией в вопросе о запрете некоторых ядов, и хотя Леноксу об этом ничего узнать от него не удалось, он очень красноречиво говорил о Парламенте.

— Думаю, наша сторона будет некоторое время на подъеме, мистер Ленокс, — сказал он после пятой перемены.

— Да? — отозвался Ленокс. — Почему же?

— По мере того, как местечки все реже становятся гнилыми, а число людей, голосующих по велению своей совести возрастает, мы по необходимости должны увеличиваться. Мы — партия широкой публики. Положение было сложнее, когда ей было затруднительно голосовать за нас, ибо лорд Такой-то, титулованный владелец Того-то был против. Не примите на свой счет, лорд Кабот.

— И не принял, — сказал лорд Кабот.

— Возможно, вы правы, — сказал Ленокс.

— Перед обедом я разговаривай с Юстесом Брамуэллом — страстный консерватор, член моего клуба, — и даже он это признает.

— Вы член «Скачек»?

— Да, мистер Ленокс, естественно. Но насколько хорошо вы знаете «Скачки»?

Ленокс засмеялся.

— Вы имеете в виду, в мои-то годы? Тем не менее, я иногда кое-что еще слышу. А как близко вы знаете молодого Брамуэлла?

Хилари также благодушно посмеялся.

— Не очень. Он и его кузен Клод довольно близкие друзья, просто не разлей вода по временам, и они принадлежат к той части клуба, о которой я мало что знаю. Но, как и с Парламентом, я, тем не менее, ожидаю, что моя часть клуба окажется долговечнее.

Тут лорд Кабот вставил одну из своих редких реплик:

— Дурацкий клуб, вы уж извините меня, Хилари. Не понимаю, почему вы не бываете в «Путешественниках» чаще. Как ваш отец.

— В «Скачках» отличная еда и отличные ребята, — сказал Хилари. — Но я время от времени заглядываю в «Путешественников». И как-никак, я должен находить время для моих избирателей. И, сказать правду, я чувствую себя не очень ловко, что мои пятьсот миль исчерпываются Германией, тогда как вы оба каждые несколько лет навещаете Юпитер.