Судьбоносную записку доставили как раз, когда Ленокс устраивался поудобнее в своем кресле после долгого утомительного дня в городе. Он медленно прочел ее, затем отдал назад Грэхему и велел выбросить. Содержание записки вызвало краткий миг озабоченности, но тут же, слегка нахмурившись, он взял вечерний выпуск «Стандарт» и распорядился подать чай.
Была зима 1865 года, люто морозное начало вечера, и снег мягко укрывал лондонский булыжник. Часы только что пробили пять, и на город опускалась темнота — газовые фонари уже горели, лавки начинали закрываться, улицы заполняли деловые люди, возвращавшиеся домой.
Такой день Ленокс предпочел бы провести у себя в библиотеке, проглядывая пару-другую книг, вытаскивая атласы, развертывая карты, дремля у камина, смакуя вкусные блюда. Он писал бы письма своим друзьям и корреспондентам, а может быть даже, погоде вопреки раз-другой вышел бы прогуляться вокруг квартала.
Но увы, сбыться такому дню было не суждено. Ему пришлось отправиться в Ярд, хотя он уже представил инспектору Итедеру исчерпывающее, как он полагал, изложение «Дела Изабель Льюис».
Это было интересное дело — Мальборовская подделка, получившая широкую огласку, — интересное, но по сути относительно простое. Семье никак не следовало обращаться к нему. Типичная неудача Итедера — отсутствие воображения. Ленокс пытался быть снисходительным, но инспектор раздражал его свыше всякой меры. Какая часть его разума воспрещала ему представить себе, что женщина, даже исполненная светскости, как Изабель Льюис, способна совершить преступление? Можно либо блюсти приличия, либо вести расследование. Но не одновременно. Итедер принадлежал к тем людям, которые поступают служить в Ярд частично ради власти, а частично из чувства долга, но только не потому, что таково их призвание.
Ну-ну, это, во всяком случае, позади. Он промерз до мозга костей, на его столе лежит стопка писем, ждущих ответа, но это, во всяком случае, уже позади. Он проглядывал заголовки в газете, которая опасно свешивалась ему на ноги, и грел руки и ступни перед ярко пылающим огнем.
Есть ли блаженство, которое сравнится с жаром огня, чистыми носками и поджаренными ломтиками хлеба в холодный день? А, вот и чай! И Ленокс почувствовал, что наконец-то он может навсегда выбросить из головы Итедера, Ярд и женщин-преступниц.
Он сидел в длинной комнате на втором этаже своего дома. Окна, ближайшие к двери, выходили на улицу, где он жил — Хэмпден-лейн. Напротив окон был большой камин, а перед камином стояли кресла, обитые красной кожей, где он и сидел сейчас в окружении столиков, заваленных книгами и документами. Посредине комнаты стояли два кожаных дивана, а у окна — дубовый письменный стол. Две остальные стены были увешаны книжными полками, хранившими его библиотеку, собранную за годы и годы.
Ленокс был человеком лет сорока, с каштановыми волосами, еще не тронутыми сединой. В юности его отличала худоба, да и теперь он, хотя и прибавил в весе, оставался высоким и худым с прямой осанкой, однако в отличие от многих высоких и худых мужчин — без намека на неприятный аскетизм.
Румяные щеки, приятная улыбка и короткая бородка, модная среди членов Парламента. Его ясные карие глаза порой теряли благодушие, становились остро-проницательными, стоило ему сосредоточиться на идее или подозрении.
Если в двадцать лет он был сама целеустремленность, иногда граничившая с манией, то к сорока смягчился и теперь предпочитал сидеть перед жарким огнем и читать газету с чашкой чая в руке. Он всегда любил своих друзей и родных, но теперь общение с ними приносило ему больше удовольствия. Он всегда любил свою работу, но теперь позволял себе чаще отвлекаться от нее. По воле судеб он так и не женился, и теперь был закоренелым холостяком, приятным в общении, но со сложившимися привычками, и чувствовал себя дома куда уютнее, чем в честолюбивые годы своей юности. По собственному мнению, Ленокс ничуть не изменился, но, разумеется, он в чем-то стал другим, как происходит со всеми людьми.
Чайный поднос стоял на столике возле его кресла, рядом со стопкой книг, часть которых упала на пол еще накануне вечером. Слуги давно научились оставлять библиотеку в том виде, в каком ее оставил он, и только иногда вытирали пыль. Он налил чай в чашку почти до края, всыпал большую ложку сахара, плеснул молока, а затем сосредоточил внимание на тарелке с жареным хлебом. Грэхем заботливо добавил еще и небольшой кекс — редкое баловство, но, с другой стороны, день был трудным.
После нескольких чашек чая, пары ломтиков хлеба и куска кекса он удовлетворенно отодвинул поднос, уронил газету на пол и взял тонкий томик в кожаном переплете — недавно вышедший «Малый дом в Оллингтоне» Троллопа, который он читал неторопливо, чтобы посмаковать вдосталь. Сегодня он позволит себе две главы: еще одно небольшое вознаграждение за то, что не дрогнул ни перед инспектором Итедером, ни перед жуткой погодой.
Вскоре вошел Грэхем, чтобы забрать поднос.
— Простите, сэр, что я вас беспокою, — сказал он, — но будет ли ответ на письмо леди Грей?
— На улице ужасно холодно, Грэхем.
