Прекрасная дружба - [30]

«Да», – просто ответил он и почувствовал ее колебания. Но затем пришел ответ.

«Хорошо, – столь же просто ответила она, но со всем бесспорным авторитетом певицы памяти. – Мы придем так быстро, как только сможем, брат мой».

* * *

Стефани Харрингтон снова очнулась, издала слабый, наполненный болью звук – меньше слов, чем в мяуканье раненого котенка – и веки ее задрожали. Она попыталась сесть, но когда ее вес переместился на сломанную руку, у нее вырвался невольный стон. Внезапная боль была буквально ослепляющей, и она вновь закрыла глаза и заставила себя сесть, всхлипывая от боли. От боли в руке, плече и сломанном ребре желудок ее скрутило в приступе тошноты. Она села неподвижно, как будто боль была охотящимся хищником, от которого можно было затаиться пока он не пройдет мимо.

Но боль не прошла. Она только слегка приутихла и Стефани сморгнула слезы и оттерла лицо здоровой рукой от грязи и крови из ее разбитого носа. Ей не надо было двигаться, чтобы чувствовать, что она повредила колено и сломанную руку, и она дрожала, трепетала как лист на ветру от обрушившихся на нее боли и безнадежности. Необходимость немедленно спуститься на землю помогала ей преодолеть их, но теперь, на земле, у нее было время подумать и прочувствовать все.

Новые горячие слезы закапали из глаз, и она застонала, когда заставила свою правую рукой переместить левую к себе на колено. Само движение было пыткой – да и не было уверенности, что нет третьего перелома – но она не могла оставить руку висеть так, как будто она ей не принадлежала. Она подумала, что надо бы привязать ремнем руку к боку, но не нашла в себе сил – и смелости – вновь потревожить сломанную кость. На нее обрушилось слишком многое. Теперь, когда надвигавшийся кризис разрешился, она осознала, насколько сильно она ранена. Она поняла, как безнадежно заблудилась, насколько отчаянно она хотела – нуждалась – чтобы родители пришли и забрали ее домой, насколько глупа она была, что попала в такую переделку… и сколь мало она может сделать, чтобы из нее выбраться.

Она сжалась у подножия дерева, безнадежно зовя отца и мать. Мир оказался гораздо громаднее и опаснее, чем она полагала и она хотела, чтобы ее нашли. Никакое наказание ее родителей, каким бы суровым оно не было, не сравнилось бы с тем, которое она устроила сама себе. Она заплакала, когда всхлипывания, которые она не могла прекратить, потревожили ее сломанную руку и послали новые импульсы боли.

Но затем она почувствовала прикосновение к правому боку и сморгнула, чтобы очистить глаза. Стефани посмотрела вниз и встретилась взглядом с древесным котом. Он стоял рядом с ней, положив одну лапу ей на ногу, с ушами, прижатыми к голове в знак беспокойства, и она слышала – и чувствовала – его мягкое, успокаивающее урчание. Одно мгновение она все еще смотрела на него, кривясь от отчаянья, боли и физического шока, а потом протянула к нему здоровую руку, и он не колебался ни секунды. Он плавно поднялся к ней на колени, встал на задние лапы, а передними – сильными, жилистыми руками с длинными пальцами и предусмотрительно втянутыми когтями – обнял ее за шею. Он прижался своей усатой мордочкой к ее щеке, издавая урчание столь мощное, как будто у него внутри был моторчик, и она обхватила его правой рукой. Она притянула его к себе, практически сдавила, и зарылась лицом в его мягкий сырой мех, душераздирающе всхлипывая. И, даже плача, она ощущала, что он каким-то образом забирает у нее наихудшую боль, худшие отчаяние и беспомощность.

* * *

Лазающий-Быстро позволил двуногому обнять себя.

Глаза Народа не источают влагу подобно глазам двуногих, но только мыслеслепой бы не увидел горя, страха и боли в мыслесвете детеныша, и он ощутил мощный импульс нежности к нему и желания защитить. К ней, наконец осознал он, хотя и не был уверен, как именно он это понял. Возможно, он все лучше понимал ее мыслесвет. В конце концов, мыслесвета обычно было достаточно, чтобы отличить мужскую особь Народа от женской. Конечно, этот детеныш совершенно не похож на представителя Народа, но…

Он крепче прижался к ней, потерся мордочкой о ее щеку и погладил здоровое плечо своей левой лапой, одновременно углубляя их единение. Это было не так, как было бы с кем-то его собственного вида, поскольку она была не способна укреплять единение со своей стороны. Но и этого было достаточно, чтобы вытянуть большую часть ее отчаяния. Он чувствовал облегчение бремени ее страха и боли, ощущал ее изумленную уверенность, что это каким-то образом сделал именно он, и его урчание сменилось горловым мурлыканьем. Он толкнулся еще раз в ее щеку, затем откинулся настолько, чтобы соприкоснуться с ней нос к носу. Он глядел прямо ей в глаза, а ее рука погладила его по ушам. Она сказала что-то – еще один из их ничего не значащих для него шумов – но он чувствовал ее благодарность и знал, что бессмысленными звуками его благодарят.

Она откинулась на дерево, аккуратно переместив сломанную руку, а он уселся ей на бедро и пожелал, надеясь, что не выдает своего отчаяния, чтобы был какой-то способ увести ее от этого места. Он знал, что она все еще испугана и в растерянности, и не желал разрушить ту толику спокойствия, что сумел ей передать, но запах клыкастой смерти буквально жег его ноздри. Если бы не поврежденное колено, он бы сделал все что в его силах, чтобы заставить ее подняться и идти, несмотря на сломанную руку. Но крепкое покрытие, которое она носила на ногах, разорвалось при падении, и было видно разбитое колено, почерневшее вокруг глубокой, очевидно болезненной раны. Он не знал, было ли оно сломано, но ему не нужна была никакая связь, чтобы понять, что она не сможет идти быстро и не уйдет далеко. Лазающий-Быстро снова мысленно обратился к сестре.