Преимущества и недостатки существования - [29]

Сванхильд не понимает всего. Она не понимает, что дело не в словах, как они звучат или выглядят на бумаге, а в способе, которым они прокладывают в ней путь, чтобы появиться на свет, и этот путь остается в ней, легкий и свободный.

Франк Нильсен приезжает слишком поздно

Франк Нильсен приезжает вечером в понедельник на желтом «шевроле» без крыши, в кожаной кепке на голове, она его даже сразу не узнает, да и потом тоже. Он говорит, что забирает баллон с гелием, и улыбается поверх очков. Она следует за ним через двор к сараю, где стоит аппарат с шлангом, прижатым дверью. Шланг треснул, чего Франк Нильсен не замечает, он затаскивает ее внутрь и закрывает дверь, ставит ее вполоборота и целует в шею, шарит одной рукой под юбкой, а другой расстегивает свой ремень.

— Девочка моя! — говорит он, когда падают брюки, поворачивает ее еще, наклоняет над баллоном с гелием и входит в нее одним движением, опирается на баллон, раскачивает его и опускается на колени.

— Мама! — зовет Агнес со двора, Франк сдерживает дыхание и снижает скорость. — Мама?

Сарай темный и пахнет шишками. Баллон слегка стучит об окно. Они слышат, как стихают ее шаги, тогда он увеличивает скорость, берется за дело по-мужски и кончает быстро с сиплым вскриком, аппарат падает, все не так, как в прошлый раз, она говорит: «Я люблю тебя».

— Что? — спрашивает он в ужасе и выходит из нее. — Что ты сказала?

В нашем мире это так редко услышишь.

— Я люблю тебя, — повторяет она.

— Любишь меня?

— Да.

— Ты шутишь!

Он натягивает брюки:

— Мне надо домой.

— Ну да.

— Ничего, если я поеду?

— Да.

— Ты сказала, что любишь меня?

— Да.

— И не хочешь, чтобы я остался подольше?

— Но тебе же надо домой.

Он целует ее немного нежнее, чем раньше, она уже не так нежно: когда говоришь, что любишь, все проходит, поэтому эти слова и произносят. Он открывает дверь и заходит в машину. Желтая краска на ней так блестит, что машина сама может найти дорогу в темноте.

Антонсен был в суде и вскоре неожиданно возвращается с черным плащом, перекинутым через руку. Он думает, что проиграл, а разве загипсованного водопроводчика нет на подходе?

— То есть?

— А что, если он приедет на инвалидной коляске?

— И что?

У нее слишком много порогов и слишком узкие двери, и как он будет подниматься на второй этаж? По счастью, Антонсен знает нескольких безработных боснийских беженцев, которые необыкновенно хорошо владеют столярным ремеслом, могут сточить пороги и расширить двери и с удовольствием споют вечером грустную песню, если кто-нибудь попросит их развлечь одного или парочку бездетных гостей.

Приезжают боснийцы

На следующий день они появляются за автобусной остановкой, Бато и двое соотечественников — Энвер и Владимир, похожие на сгорбленные, изъеденные погодой сосны с парой сломанных веток. Они меряют ступеньки, двери, пороги, строгают и колотят и сооружают систему, благодаря которой Бренне на инвалидной коляске может подниматься по лестнице, она чем-то напоминает аппарат для надувания шариков.

Пахнет опилками и клеем, на мебель, книги и пол в гостиной ложится белый слой древесной пыли, вызывающий у Нины ассоциации с первым легким снежком в ноябре, и хотя это трудно себе представить, но она знает, что Грепан ей будет нравиться больше, когда станет белым и без цветов. Есть много вещей, которые она предвкушает. Начались летние каникулы, Ада и Уле приходят каждое утро. Боснийцы учат их строгать и забивать золотистые гвозди в листы латуни, укрепляющей пороги, и произносить соответствующие слова на их родном языке: Invalidfka-koica — значит «инвалидная коляска», pjenazabrijanje — «стружка». Нет никакой спешки. Боснийцы не теряют терпения. Они напевают и насвистывают. По вечерам они сжигают отходы на пляже, снимают с себя рабочую одежду, волосы становятся жесткими от опилок и клея и стоят на голове грязными кустиками. Они намыливаются и купаются в бухте, а Сванхильд стоит на верхушке шхеры и следит за тем, чтобы Уле не утонул. Потом они макают свежий теплый Нинин хлеб в соль с зеленью и оливковое масло. Первые легкие облака бросают длинные тени на высокую зеленую траву, потом, когда темнеет, если вообще темнеет, и они надевают чистые рубашки, постиранные Ниной в подвале и высушенные на веревках, и джинсы, жесткие от чистоты, они едят рыбный суп и поют свои песни на пляже, мрачные, нежные и очень интересные. Они выпивают сливовицу, которую приготовили сами, и глаза их горят теплым удивительным огоньком. Днем сирень роняет свои последние цветки, и они идут по почти что черной лужайке, влажной в тени цементной лестницы, к летнему домику, в котором Нина не была с приезда. Гостиная с диваном, кухня без воды, ванной нет, зато есть туалет на улице. На втором этаже четыре спальни, в каждой — две откидных кровати, привинченных к стенам. Нина стелит три кровати, они могут спать в них, сколько им вздумается, а по вечерам петь для гостей.

Приезжает Бренне

Все готово к моменту, когда три дня спустя приезжает Бренне на инвалидной коляске в грузовом такси, чтобы подготовить прокладку водопровода и канализации к летнему домику и заодно окончательно поправиться в приятном окружении у моря. Это Нине пришла в голову идея, чтобы он не оставался один в городской квартире после всего пережитого. И Нина, гордо стоя на лестнице, принимает гостя в самом приспособленном для инвалидов пансионате во всей округе. Она закатывает коляску в дом, крепит ее к сложному подъемнику внизу у лестницы, конструкция не отличается красотой, зато очень практична, запускается специальной ручкой, и коляска поднимается с Бренне на борту, сантиметр за сантиметром вверх по воздуху до площадки. Там она останавливается и больше не двигается, как бы Нина ни крутила ручку.