Предыстория - [2]

В этой постоянной борьбе закалялись и крепли тела и души этого народа, люди привыкли своим великим трудом украшать жизнь И дети их были крепки и сильны, умели и любили трудиться. Праздная леность была неведома им, и они трудились как пчелы. Одному нельзя было побороть бескрайние леса, скалы и болота, и люди росли в сознании, что жить можно только вместе, что человек отдельно от других — ничто, а вместе с ними — всё, что нужно быть кулаком собранных воедино пальцев. Народ был дружен как никто и с честью выходил из всех испытаний, которые ставила перед ним природа.

В ночь, одну ночь, бурную и темную, вода прорвала шлюзы плотин на реках и хлынула на равнину. Казалось, что через несколько часов вся страна превратится в одно бушующее море, но народ за эти несколько часов исправил все плотины и вырыл выход для будущей воды в Большую реку. Много раз лесной пожар окружал посевы и хижины их безжалостным горящим кольцом, но народ выходил с топорами и широкими просеками преграждал ему путь, весь народ, могущий сделать то, чего не мог ни один. И их труд вознаградил их: широкими и просторными сделались поля, буйно шумела и красовалась на почве, удобренной торфом и золой, не страдающей от засухи из-за почвенных вод, золотая пшеница и литая, словно из меди, рожь. Хижины, чистые и удобные, рубленые из золотой сосны с янтарными каплями смолы в углублениях, могли надежно противостоять ветру и непогодам, были обузданы разливы рек, и почва стала так высока, что уже не боялась их, были сглажены скалы, и в расселинах их, защищенных от холодных ветров, каждую весну белой кипенью вдохновенно цвели сады, алые маки и розы поднялись вокруг хижин и буйно обвил их стены сочный зеленый плющ. Сытая и гладкая скотина бродила по изумрудным заливным лугам по пояс в сочной траве, роняя белоснежные капли густого молока. Край был сказочно богат, несметно зверя водилось в густых лесах, не сведенных еще и наполовину. Словно жужжание пчел на их пасеках, раздавались песни их детей, краснощеких, ловких и сильных, радостных и веселых. По вечерам на улицах плясали молодые парни и девчата, радостные и веселые, пели и хохотали так, как только могут хохотать люди, знающие, что такое труд до сладостной боли в мускулах.

Люди умели жить, смеялись восходу солнца, любили светлое небо их страны, любили эту землю, которую они своими руками превратили в цветущий сад, любили свои густые леса с их девственной мощью, свои светлые поля, свои луга, покрытые разливом цветов без конца и края, любили своих детей, своих жен и невест, любили лес и сады, дремлющие в птичьих трелях, — любили вечное дыхание жизни, свет ее и ее любовь. Ими руководили люди, которые сами трудились лучше всех, лучше всех веселились, лучше всех понимали все многообразие их труда, люди с золотыми руками и золотыми головами. Эти люди распоряжались и управляли работами и должны были быть вождями на войне — ибо самые старые люди слышали от других стариков, что на свете есть война, и в доказательство этого показывали орудия, не похожие на орудия труда, орудия, которыми неудобно было срубать деревья и нельзя было вскапывать землю. Старики знали, что если узнают об их жизни, об их счастье, об их великой радости жизни, те, другие, «одетые в железо» враги, — все рухнет, и они говорили об этом молодежи.

Девушки и юноши широко раскрытыми глазами с отвращением смотрели на эти плоские длинные ножи, могущие врезаться в тела людей, в святое тело человека, источать из него кровь, которая так бурлит в пору любви, которая предупреждает их о том, что они уже могут рождать детей, своих детей, которые затем будут неловко топать за ними по дорожке огорода между гряд и маленькими пальчиками выдергивать рассаду, которую только что посадила мать, которые вырастут, будут трудиться, которые потом (смешно даже подумать) приведут в дом чужую женщину, чтобы во внуках повторить дедов и прадедов и их самих. Эти ножи могут врезаться в тело возлюбленного, могут исковеркать его, лишить силы, лишить способности с улыбкой встречать солнце — нет, это слишком жестоко, этого не может допустить человек, если он не сумасшедший. И они, стремясь забыться, отходили от стариков и весело плясали в тени векового дуба свои веселые, беззаботные танцы, которые были похожи на их жизнь — бурны, прекрасны и целомудренны. И так проходили их дни, полные труда, и ночи, полные любви. Они улыбались солнцу, цветам, деревьям, птицам, щебечущим в зелени дерев, прекрасной и зеленой весне, своей родине. И одного только не было у них — своего письма, своей книги, на которой мудрые люди могли бы беседовать со своим народом. Они слишком много трудились, их души удовлетворялись тем, что они творили красоту вокруг самих себя. У них не было своих книг, но зато были песни, похожие на песни жаворонка на рассвете, которые он поет над росистыми зелеными лугами, песни, звенящие радостью жизни, света, солнца над их милой землей. У них были чудесные легенды их земли, у них были сказы, полные мудрости, и танцы, полные грусти и веселья. Когда они веселились, их бессмертная душа, душа человека, изливалась в песне, когда они грустили — они опять пели песни. Песней приветствовали они появление Человека на свет, песней они приветствовали его созревание, песни радости пели они, когда трудились, песни они пели во время отдыха, пели, когда совершалось великое таинство свадьбы, таинство продолжения рода себе подобным, и когда они умирали (а умирали они без горя и боли, с сознанием жизни, прожитой недаром, отходя в смерть, как в объятия сна), — они тоже пели песни о том, что человек умер, но в детях он возродил себя и вечно будет жить в них.