Предварительный заезд - [23]

Все так же молча Йен снял пальто и шапку. Я последовал его примеру.

Женщина аккуратно повесила их на забитую одеждой вешалку и, взяв Янга за руку, повела нас по коридору.

Мы, видимо, находились в частной квартире. Ближайшая деревянная дверь была открыта. За ней виднелась небольшая гостиная.

В комнате было пятеро мужчин, поднявшихся при нашем появлении. Мое лицо изучало пять пар глаз. Все были почти одинаково одеты: в рубашки, брюки, пиджаки и домашние тапочки, но сильно различались по возрасту и телосложению. Один из них, самый худощавый, примерно моих лет, держался напряженно, словно готовился пройти испытание. Остальные были просто насторожены. Так дикие олени принюхиваются к ветру, прежде чем выйти из зарослей.

Седой человек лет пятидесяти, в очках, выступил вперед и приветственно положил руки на плечи Янга. Он заговорил по-русски и представил ему остальную четверку, пробормотав длинные имена. Я не смог разобрать их. Они по очереди кивнули. Напряжение чутьчуть ослабло.

— Евгений Сергеевич, это Рэндолл Дрю, — представил меня Янг.

Седой неторопливо протянул мне руку. Он не выглядел ни дружелюбным, ни враждебным и никак не выдавал своих намерений. Мне показалось, что в нем было больше достоинства, чем властности. Он внимательно рассматривал меня так, словно пытался взглядом проникнуть мне в душу. Но видел перед собой просто-напросто худощавого сероглазого человека с темными волосами и в очках, с лицом не более выразительным, чем у него самого или у каменной стены. Наконец Йен Янг обратился ко мне:

— Это — хозяин, Евгений Сергеевич Титов. Встречала нас его жена, Ольга Ивановна. — Он коротко поклонился женщине, открывшей нам дверь. Та ответила спокойным взглядом. Мне показалось, что жесткое выражение ее лица порождено глубокой сдержанностью характера.

— Добрый вечер, — сказал я, и она серьезно повторила по-английски:

— Добрый вечер.

Молодой человек, который выглядел так же сурово, что-то быстро сказал по-русски. Йен Янг повернулся ко мне.

— Он спрашивает, не было ли за нами слежки. А как вам кажется?

— Нет, — ответил я.

— А почему вы так думаете?

— Через сад за нами никто не шел. У этих ворот очень характерный звук. После нас через них никто не проходил.

Янг заговорил с русскими, те выслушали его, стоя неподвижно и продолжая рассматривать меня. Когда он закончил, люди задвигались и начали садиться. Лишь тот, кто спросил о слежке, остался стоять все в той же напряженной позе, словно готовясь взлететь.

— Я сказал им, что вам можно верить, — сообщил мне Янг. — Если окажется, что я ошибся, я убью вас.

Он холодным твердым взглядом пристально взглянул мне в глаза. Я выслушал его слова, которые в иных обстоятельствах принял бы за дурную шутку, и понял, что он имел в виду именно то, что сказал.

— Отлично, — ответил я. В глазах Янга промелькнул отблеск эмоций, которые я не смог понять.

— Садитесь, пожалуйста, — предложила Ольга Ивановна, указав мне на глубокое мягкое кресло у противоположной стены. — Садитесь туда.

В ее английском слышался сильный русский акцент, но то, что она вообще могла говорить по-английски, привело меня в смущение. Я пересек комнату и сел на предложенное место, отлично понимая, что они заранее решили, где я должен сидеть, чтобы не дать мне возможности убежать прежде, чем мне позволят уйти. Из глубокого кресла мне было бы так же трудно выбраться, как из тюремной камеры. Подняв глаза, я увидел рядом с собой Йена, прищурился и улыбнулся ему.

— И что вы обо всем этом думаете? — спросил он.

— Хочу узнать, для чего мы здесь.

— Вы не боитесь... — Это был полувопрос, полуутверждение.

— Нет, — ответил я. — А вот они боятся.

Он окинул стремительным взглядом шестерых русских и вновь склонился ко мне.

— Похоже, вы не совсем дурак, — усмехнулся он.

Суровый молодой человек — единственный, кто оставался на ногах, что-то нетерпеливо сказал Йену. Тот кивнул, неторопливо смерил взглядом сначала сурового, потом — в который раз — меня, глубоко вздохнул и сообщил, будто снабжал меня смертельно опасной информацией:

— Это Борис Дмитриевич Телятников.

Суровый молодой человек вздернул подбородок с таким видом, будто узнать его имя было великой честью.

— Борис Дмитриевич выступал за русскую команду на международных соревнованиях, которые проходили в Англии в сентябре, — продолжал Янг.

Услышав это, я чуть не вскочил, но стоило мне напрячься, как на лицах всех наблюдателей появилась тревога. Борис Дмитриевич отступил на шаг.

Я вновь откинулся в кресле, стараясь выглядеть как можно спокойнее, и атмосфера настороженного доверия начала понемногу восстанавливаться.

— Скажите ему, пожалуйста, что я в восторге от встречи с ним.

Судя по внешнему виду, о Борисе Дмитриевиче Телятникове нельзя было сказать то же самое, но ведь это они пригласили меня, а не я их. Я счел про себя, что если бы они совершенно не хотели меня видеть, то не стали бы подвергаться такому риску.

Ольга Ивановна принесла два жестких деревянных стула и поставила их примерно в четырех футах от меня. Образовался треугольник. Напротив меня сел Борис Дмитриевич, а чуть сбоку — Янг. Во время этой процедуры я осмотрел комнату. Большую часть стен занимали полки с книгами, в оставшихся промежутках стояли буфеты. Широкое единственное окно было закрыто плотными шторами кремового цвета. Чисто выметенный паркетный пол был темным и рассохшимся. Обстановку комнаты составляли стол, старый диван, покрытый ковриком, несколько неудобных деревянных стульев и глубокое кресло, в котором я сидел. Вся мебель, кроме стульев, занятых Борисом Дмитриевичем и Янгом, стояла вдоль стен, рядом с книжными палками и буфетами, оставляя середину свободной. В комнате не было никаких украшений, подушек или растений. Ничего дорогого, вызывающего или легкомысленного. Все вещи были старыми и производили убогое впечатление, но это не было настоящей бедностью. Комната принадлежала людям, которые жили так, потому что это их устраивало, а не потому, что они не имели возможности жить по-другому.