Предтечи Зверя. Алёна - [20]

– Выведите эту истеричку. Пристав, почему малолетние в зале? - отреагировала председательствующая.

– Вы… вы просто… сухостой. Внутри уже мёртвая. А вы, вы? - упираясь, продолжала обличать Алёна участников действа. - Вам говорят, что били, а вы смеётесь! А сами боитесь! По глазам вижу - боитесь. А делаете! Проявив недюжинную силу, она вдруг вырвалась и уже обернувшись в дверях спохватилась:

– Папка, я люблю тебя. Мы все любим тебя! Ты только держись, папка!

Остальной процесс Алёна прождала под дверью. Вызывали мать. Потом её вывели "на воздух" и вызвали врача.

– Меня сейчас отвезут, доченька, а ты дождись.

– Мамочка, надо же тебе помогать. Я с тобой! Давай быстренько, я потом ещё успею.

– Зря мы с тобой её рассердили, теперь ещё передачу и свиданье не разрешит, - переживала бедная женщина уже в машине "Скорой".

– Всё будет хорошо, мамочка. Всё разрешат. Ты спокойно лежи. Дяденька доктор, надо скорее, ей плохо. Или, дайте, я.

– Девочка, сиди и не мешай! - что - то вколол врач матери.

– Дочечка… если что… смотри за братиками… Особенно за Виталиком. Шебутной…, - слабо улыбнулась мать. Где деньги - знаешь. На папку не надейся… Не выпустят. Злые они… Правильно говорят - оборотни. Нет… защитник добрый. Боится… А эти - в погонах и судьиха… злые. Ещё такое спрашивать…

– Что мамочка, что?

Женщина начала заметно бледнеть и покрываться потом.

– Кислород! - закричал врач. - Камфара!

– Не верь! Ни за что не верь! - успела ещё сказать несчастная женщина, пока не надели кислородную маску. Автомобиль резко затормозил и тренированные врачи на всех порах понеслись с больной по коридору.

– Сразу в реанимацию! - раздалась команда. Алёна едва успевала за ними. Но одна из дверей перед девушкой захлопнулась.

– Пустите меня к маме! Пустите меня к маме! Мамочка, подожди, я сейчас, - кричала девушка, дёргая дверь.

– Девушка, туда посторонним нельзя - пыталась урезонить её санитарка приёмного покоя.

– Там моя мама! Мне надо быть там. Пустите, да пустите же Бога ради, - рыдала Алёна, вырываясь из рук санитарок и подоспевшего на крики постового дежурного милиционера.

– Мне её спасти надо!

– Девочка, миленькая, нельзя! Никому сейчас нельзя, - уговаривала санитарка бьющуюся в истерике девочку.

– Гражданка, прекратите хулиганить, иначе доставлю куда следует!

Не надо было говорить этого служаке. Но привыкшие к чужим бедам сердца быстро черствеют. Не все, но многие. Извинением стражу порядка стала лишь ужасающая боль, молнией пронзившая его насквозь - от лысеющего затылка под фуражкой до пяток в сапогах. Он упал немедленно и беззвучно. Санитарки, взвизгнув от меньшей, но ощутимой боли в руках ("Словно кипятком обварили" - рассказывала впоследствии одна из них) отпрыгнули в разные стороны. Вылетели запоры двери, и Алёна вихрем ворвалась в запретную зону - пустынный длинный коридор реанимации. Исступлённо врываясь во все двери, пугая больных и медперсонал, она металась в поисках главного помещения, куда повезли мать. Пришлось ещё раз ударить болью по рукам здоровенного мужика - санитара. Но добралась.

– Ещё разряд! - первым делом услышала она крик, затем увидела, как выгнулось худенькое тельце матери.

– Ещё разряд! Мы её теряем! Ну! - кричал мужчина, своей огромностью и внешней свирепостью похожий на боксёра Валуева. И вновь бедная мамочка от удара тока изогнулась и, как показалось девушке, застонала. Нет. Это был стон этого гиганта.

– Всё, - простонал он, снимая повязку. - Не свершилось.

Он сел напротив лица Алёниной матери и, рассматривая её, укоризненно спросил:

– Куда ты торопилась, жанчинка? Жить и жить бы ещё.

А лицо у мамы было такое измученное, такое несчастное и беззащитное, что девушка разрыдалась в голос.

– Не торопилась она. Поторопили.

– Кто пустил? - загремел, было, великан. Затем вяло взмахнул своей лапищей - Впрочем, теперь всё равно. - Поторопили, говоришь? У неё сердце столетней старушки. Мамка твоя? Беречь надо было.

– Я… я… - захлёбывалась в слезах девушка.

– Что ты - верю. Видно. А другие. Ладно. Положено в морг вести. Но ты посиди пока. Он выгнал из палаты угрюмых ассистентов, вышел сам, и было слышно, как рыкнул на Алёниных преследователей.

Прижавшись щекой к маминому лицу, девушка впитывала уходящее тепло. Затем, на что-то решившись, попыталась сконцентрировать всё своё умение. Это был не луч, не туман и не волна. Слепящая вспышка солнечного протуберанца передалась от дочери к матери. И материнское сердце отозвалось на зов. Встрепенулось, ударило, но затем мелко задрожало и вновь затихло.

– Мамочка, миленькая, добренькая, любименькая, хорошенькая моя, зачем же ты так? Не уходи, родненькая. Пожалей. Как же я… Нет, как же ты? - шептала, уже не вытирая слёз девушка, поняв, что "не свершилось". - Я же тебе всегда помогала, мамуся, этот врач неправ. Мы же… - ни говорить, ни шептать она уже не могла, только перебирала губами. К удивлению вспомнилось, что не видела она мать отдыхающей. Нет, когда колхоз выделил путёвку и все вместе съездили на курорт. Когда это было? Ещё и братиков не было. А когда лежала в больнице, и отец по установленному обычаю носил ей разные, по их меркам, вкусности, она их откладывала, будто не хочет, а потом тихонько отдавала им. Бедная. Вон, седая какая. А я её… А я ей… Хоть обнимала бы почаще. Дочка кинулась к матери и порывисто обняла мёртвую, осыпая ещё тёплое лицо поцелуями.